Николай Година, любитель поэзии

Известный на Урале и в России челябинский поэт Н.И.Година отмечает свое 80-летие. Такая «высокая» дата дает повод поговорить с Николаем Ивановичем о жизни, о том, что напоминает некоторое подведение итогов.

Мы знакомы много лет, привыкли к дружескому общению, и обращение с отчеством выглядело бы поддельным.

Николай, может быть, ты к юбилею приготовил сам себе какой-то подарок?

- Сам себе подарок?

Да. Например, две последние книги - не подарок?

- Нет. Я думаю, что дотянуть до юбилея - это уже себе подарок. Что касается двух книг… Одна из них - «Личное дело», а вторая - «Базарный день», сборник верлибров. Они вышли как-то по инерции, к юбилею не приурочены.

Книга «Личное дело» созрела года два назад. Я в свое время архивом не занимался, «лишние» бумаги выбрасывал. А позднее стал бережнее к своему архиву, и скопился большой материал. И я допустил, что он интересен не только мне. Что такое книга «Личное дело»? Это - из литературного досье. Это мой творческий путь. От первой публикации, от первой книжки, и кроме того - отзывы критиков, литераторов, друзей о моих вещах.

Короче, биографические страницы. Может быть, отдельно стоит рубрика «Подробности» - короткие впечатления о встречах с писателями - с Евтушенко, с Кушнером, с Сулейменовым, с Астафьевым и другими... Вспоминать, как это было, - интересно.

Могу рассказать, например, как я пришел к Анатолию Кудрейко, к тому самому, о котором писал Маяковский. Я - из какого-то Миасса, машинист экскаватора… Он стихи прочитал, ему понравились. Несколько отобрал. А потом предупредил: «Ты шибко не расстраивайся, если мы не напечатаем. Как оно бывает? Звонит мне Ярослав Смеляков, просит напечатать стихи. Срочно. Да и Леонид Мартынов на очереди… Как откажешь?» И еще он мне сказал: «Ты живешь среди живой жизни, тебе, конечно, писать легче, а я сижу тут, в окно гляжу, что вижу, о том и пишу»…

Позавидовал.

- Да.

Николай, то, о чем мы говорим, не похоже на какое-то подведение итогов?

- Нет, не похоже. Я давно уже перешагнул порог, когда… Я и никогда не страдал раздумьями о своей личности, знаю, где нахожусь, на каком промежутке, на какой сантиметровой высоте от земли. Поэтому на эту тему рассуждать не берусь. Я хочу нашим молодым писателям дать пример: надо рассказывать о том, как было в жизни. Сегодня жизнь - совсем не та, которой мы жили. И я думаю, что молодые теперь живут намного беднее нас.

А чем мы были богаче?

- Мы были богаче чувствами, впечатлениями. В нас было меньше мусора - в голове и в сердце. Я никогда не страдал по поводу того, есть ли на столе колбаса или нет. А мы были озабочены другим. Я был озабочен тем, где бы что почитать, чему-то научиться.

Поэтому много ездил. Деньги заработаю, возьму туристическую путевку и поеду, например, в Индию или в Югославию. Или еще куда-то. Я был в Лувре, видел Мону Лизу своими глазами. Как говорится, живьем. Венеру Милосскую пощупал пальчиком. То есть прикасался к тому, что, мне казалось, мне недоступно. А почему? А потому, что был плохо образован и старался восполнить свое образование. Всего этого я в сегодняшней молодежи не вижу. Мы мало думали о том, как и что купить и во что вложиться. В моей голове этого не было.

Знать не знали, что такое курс валют.

- Какой курс? У меня очень долго не было и сберкнижки. Я зарабатывал неплохо. И машинистом экскаватора, и председателем профкома. Но были времена, когда бегал к соседу за десяткой до завтра. И это не было трагедией. А сейчас к соседу не побежишь. Другое время. По своим детям и внукам вижу, как они влезли в банковскую кабалу. Дело построено так, что можно трижды выплатить взятое и остаться в долгу.

Грабеж на виду у всей страны.

- И еще у нас в голове сидела мысль о строительстве коммунизма. И она нам, между прочим, не вредила. Не травмировала нас. А сегодня - явная травма.

Травмирует то, что мы не знаем, как живем, где живем, в какую сторону идем. Нас травмирует сам капитализм. Если он такой, то я в этой системе жить не хочу. А самая большая травма - впереди ничего не светит. Нет всеобщей идеи. Мир занят только потреблением продуктов - и все.

Но, Николай, можно подумать, что при социализме все было хорошо.

- Нет, я сегодня отчетливо вижу, что было плохо. Было много самообмана. Много ложного пафоса.

Пафос только ложный?

- И ложный, и неложный. В основном было много хорошего. В одном интервью я сказал, что остаюсь приверженцем марксистской системы. И считаю, что она - лучшая из тех, которые были и есть. Но она досталась дуракам. Так я и сказал. Почему? Мы же сами ее и угробили.

Николай, однако, вернемся к литературе. Можно ли сказать, что в твоих последних книгах - то, что ты написал в последние годы?

- Нет. В «Базарном дне» один из верлибров - из последних. Всего лишь. Верлибры я давно не пишу. Но я был одним из зачинателей верлибров на Урале. Это 60-е, 70-е годы. В то время здесь никто и не заикался о верлибре. А напечатать - тем более. А я печатал в «Миасском рабочем».

А последние стихи когда написаны?

- В этом году. Они лежат дома. Если Бог даст, будут напечатаны в журнале «Нева» и в красноярском журнале «День и ночь». Я их коплю, десятка два-три уже есть, может быть, книжицу издам.

Значит, года к прозе не гонят?

- Нет, не гонят. Пару лет назад я закончил прозаического «Царенка», издал и успокоился. Сейчас меня больше интересует издательская работа. Я издаю альманах «Графоман», выходит четыре раза в год. Как ты знаешь, руковожу секцией в Центре народного творчества, который создал 18 лет назад. И помогаю начинающим писателям издавать свои первые книжки.

Николай, наверное, тебе несложно разделить свою жизнь на некоторые части.

- Наверное, несложно. Я бы выделил детство. Студенческие годы в Коркино особенно во мне не отложились. Дальше - флот. Это отдельная глава, цельная, которая мне много дала в смысле мужества.

Дальше - длинная пора зарабатывания хлеба, в творчестве она отразилась не очень, но это школа рабочего человека. Такую школу должен закончить каждый уважающий себя творческий человек. Потому что в ней нельзя было соврать, - сразу же будешь разоблачен.

Среди рабочих врать нельзя?

- Нельзя.

А среди писателей?

- Можно. Писатели врут безбожно. Многие. Я имею ввиду настоящее вранье, а не какие-нибудь шуточки. Нельзя обманывать. Все равно попадешься. И тебе не простят.

Так это везде - попадешься.

- Нет, не везде. В рабочем коллективе не любят бахвальство, хвастовство. То есть эта школа очень честная. Ты не мог халтурить. Если я в карьере, закончив смену, не подготовил экскаватор и забой к новой смене, если не протер двигатель, не убрал в кабине, не подтянул кабель, то не избежать неприятностей. Такие вещи не прощались. Горняцкая школа для меня одна из главных. А потом… Периоды чиновничьи - это изнурительная и неблагодарная работа.

Получается, что ты хорошую рабочую общность поменял на другую, на плохую…

- Да, поменял… Кроме личных причин, которые способствовали этому, есть еще одна - очень трудно быть тридцать лет, допустим, сталеваром. Или машинистом экскаватора. Это не надо путать, экскаватор, на котором я работал, - не бульдозер, который сдвигает грунт. У меня был экскаватор - о-ее-ее… У него одних электромоторов тридцать два. А работает он на десяти тысячах вольт. Зуб ковша весит свыше ста килограммов. Зуб сломался, надо заменить. Много всего. Машина огромная. Долго на ней проработать невозможно.

Николай, а где искать зародыш твоей поэзии? Где? Во флоте? В известняковом карьере?

- Только в деревне. Это важный момент. Я счастливый человек, поскольку родился в деревне. А в город переехал уже взрослым. Важно в деревне провести детство. Там начало поэзии.

Но нужны доказательства. «В деревне» - понятие слишком общее. Как ты почувствовал тягу к поэзии?

- Через книги. Любить птиц, бегать за чесночком, купаться в озерах - это одно, а читать…

Я очень рано научился читать, еще до школы. В школу я пошел поздно, в девять лет - не было одежды. Уже тогда я писал письма отцу на фронт, потому что мать была абсолютно неграмотной. И читал. Перечитал всю библиотеку. И к седьмому классу сам открыл свою частную библиотеку, в ней было восемнадцать книг. Для тех мест - немало.

Но что источник поэзии? Деревня или книги?

- Наверное, и то, и то. Толчком была деревня, природа, а языком была литература.

А первые стихи? О них осталось ясное представление или они - в тумане?

- Я помню стихотворение из детства. Оно было «опубликовано» в стенной газете. В школе. Заголовок зеленым карандашом, называлось «Елка». Там было строк восемь-двенадцать. А потом, еще школьник, я стал писать рассказы и пьесы, и одну пьесу, на военную тему, мы поставили во дворе бабы Меланьи. В ней, помню, злоупотреблял русскими пословицами. Но не забудь, что я начинал как художник. Рисовал акварелью. Одна картина долго хранилась у нас в саманке на стене. Выглядела она так: на лошади мужики везут сено. Вечером. Я уже знал, что лист бумаги надо намочить, чтобы получить акварельные разводы заката. Учитель рисования прочил мне стезю художника. Но после это ушло.

А в драмкружок не ходил?

- Ходил.

А в танцевальный?

- В танцевальный не ходил.

А спортом занимался?

- Специально не занимался. Но у меня было несколько разрядов. Бегал. Играл в волейбол. Начинал заниматься боксом. Но когда грузин мне пару раз набил морду - бросил. Неплохо стрелял.

Николай, как сказать: жизнь удалась или как сложилась, так и сложилась?

- Жизнь удалась. Несмотря ни на что. У меня было много проблем, много их и сейчас, бытовых, со здоровьем, но жизнь - удалась. Учитывая все, в том числе и мой характер, и мои комплексы, жизнь сложилась неплохо. Один из самых «надоедных» комплексов - моя застенчивость. Это - клиника. Я с детства очень стеснялся. И стесняюсь до сих пор. Когда надо выходить к народу, переживаю сильный стресс. Мне кажется, будто что-то у меня не в порядке. Что-то нос не туда смотрит. На экзамены в школе я всегда шел первым, иначе не доживу до их конца. Такой был у меня дефект. Я все время трясся, потел. Если где-то надо выступить, это для меня мучение…

Несмотря на все это, мне повезло в жизни. Повезло простой биографией, тем, что состою из такого же теста, как большинство людей. Кстати, я никогда не мыслил себя профессиональным писателем, считаю себя любителем. Это - хобби, а хобби у меня было много, литература - одно из них. Я увлекался тем, что собирал книги, камни, мои путешествия - тоже хобби.

Что еще? Я счастлив и в семье. Хотя есть и огорчения. Меня любили люди на работе, ко мне хорошо относились в коллективах, в которых работал. Сейчас меня уважают молодые литераторы, с которыми занимаюсь. Меня помнят мои земляки-миассцы. И я всем отвечаю взаимностью. Разве этого мало? В принципе, я неконфликтный человек. Несмотря на то, что характером вспыльчивый.

Все это, наверное, помогало мне жить, выглядеть более-менее счастливым человеком. Могу сказать, что я прилично одевался и в советское время. Любил, например, рубашки. В одно время в своем гардеробе насчитал 45 рубашек. Сам над собой посмеивался: зачем столько? Была такая странность. Вообще, человеку достаточно пары костюмов, трех пар обуви, трех-четырех рубашек, чтобы быть счастливым.

А смокинг?

- Смокинг - не довелось. Он не был востребован.

Николай, а твоя поэзия? Она была признана?

- Судя по всему - да. Какой-то большой критики, разноса в печати не было. Может быть, так повезло. Всегда отзывы были хорошие.

И еще скажу тебе так: если бы меня прямо спросили, хороший ли я парень, я бы ответил, что хороший. На фоне того, что есть. Не сравнивая себя с небожителями.

На фоне Челябинска?

- Тем более.

А не на фоне Москвы?

- Мне кажется, что и на фоне Москвы я выгляжу неплохим парнем.

Но не таким заметным?

- А на заметность само творчество не очень влияет. Я печатался в столичных журналах, начиная «Новым миром» и кончая «Юностью». Но не это решает вопрос. А решает то, что сегодня называется пиаром.

Случайно моя первая книжонка попала в руки Василию Васильевичу Казину, другу Сергея Есенина. Чем я внутренне горжусь. И дразнил своих приятелей: меня, мол, рекомендовал в Союз писателей друг Есенина.

А Казин вел на телевидении какой-то клуб. Когда я приехал в Москву, Михаил Львов говорит мне: «Ты послушай Казина, он твои стихи читает». Я посмотрел телевизор - да, Казин достает мою книжечку и говорит: «Вот, издано в Челябинске, это замечательный поэт». И стал читать мои стихи. После передачи Львов мне опять звонит: «Ты хоть позвони ему, поблагодари. А вообще-то попроси у него рекомендацию в Союз писателей». И дал мне телефон Казина.

Я позвонил. Казин отозвался горячо, говорит: «Приезжай ко мне завтра утром». Дал адрес, объяснил, как доехать. Он жил в Лаврушинском переулке. Я приехал. Он мне открыл - маленький такой мужичишка. Мы пили чай и еще что-то. Я спрашивал у него про Есенина. Он рассказывал. А потом он меня спрашивает: «Тебе рекомендацию в Союз надо?» Я помялся, нет бы сказать: конечно, надо. А он: «Я тебе напишу». Сел и при мне написал. Подарил две свои книги. «Даровитому...» Мол, рабочему и поэту... Такой был в моей жизни эпизод. Один из многих.

Николай, юбилей есть юбилей, от него никуда не деться. Поздравляю. Будь здоров и оставайся в поэзии.

Это стихотворение Николая Годины отмечено датой «2015»

Гимн пропело ровно в шесть.

Я ждал чего-то вещего напрасно.

Из-за плохого обмена веществ

Тихо склонилась рябина на прясло.

Похоже, дрозды болтливей сорок,

Цыганистей, может, проворнее в краже.

С утра вдохновило на пару строк

Хозяйство единоличное наше.

Погиб в этнической чистке скворец,

Вдове нелегко прокормить сироток.

Сравнительный оборот - на конец:

День, как младенец, невинен и кроток.