Загляните в «Окна» Дины Рубиной

Ведущий восторженно назвал ее богиней, но писательница его тут же поправила:

- Я не богиня. Я престарелая дама, которая немножко пишет.

Дама поцеловала микрофон, и он, до сих пор мертвый, вдруг заработал.

В Центральном доме журналистов в Москве прошла презентация новой книги Дины Рубиной «Окна». Свежая. Энергичная. Нацеленная на глубину и юмор. Не без легкого кокетства, как и положено красивой и успешной женщине, Дина Рубина с удовольствием ответила на вопросы журналистов.

- Итак, «Окна». Дина Ильинична, о чем эта книга?

- Я никогда не пишу предисловий к своим книгам, но мне показалось, что именно эта требует какого-то объяснения. Эта книга нуждалась в предварительном эссе, и я его написала. «Окна» родились довольно спонтанно, как отдохновение от крупной формы. В последние годы я писала большие вещи. Это были очень болевые, очень тяжелые для меня вещи - по настроению, по атмосфере? По воздуху… Это романы, которые составляют трилогию «Люди воздуха». Мне захотелось написать что-то попроще.

У каждого писателя есть такая котомочка, в которой, как у хорошей портнихи, лежат различные лоскутки, ошметочки, отрезочки, к которым, вдруг, пуговичка где-то пришита…

Когда я стала проветривать свои писательские манатки, я с изумлением обнаружила, что там много сюжетов, в которых фигурируют окна. Окна в самом расширительном смысле. И я поняла, что эта книга станет книгой не рассказов, а новелл. У рассказа свои законы: история с началом и концом, которая приходит к своей вершине, кульминации, потом - к финалу. А новелла предполагает вздохи.

Людям, измученным технологическим, информационным, интернетным прессом, необходим глубокий вздох. Нам иногда хочется толкнуть створку окна и глотнуть свежего воздуха. Я поняла, что моему читателю и мне лично совершенно необходим этот вздох. Мне хотелось писать неторопливо, расправиться лицом и душой, и чтобы читатель читал книгу неторопливо и тоже расправился душой, задумался о себе, заглянул в себя...

Вот так я писала «Окна», пока не случилась совершенно бытовая вещь. Мы построили мастерскую для моего мужа, художника Бориса Карафелова, нарастив балкон на втором этаже. Пространство получилось небольшим, но удивительно радостным. Стали переносить туда картины. Из двух больших окон в стене и потолке прекрасно видно небо, облака, которые плывут над нами: перламутровые, мраморные, голубые…

И в картинах моего мужа много окон. Я в своей прозе немало пишу и о других видах искусства, в частности о музыке, которой отдала 17 лет жизни, живописи… А тут захотелось расширения пространства. И мы включили в книгу картины мужа. Пусть читатель заглянет и в живописные окна. Отобрали картины, фотограф их переснял.

Книга необычная. Она больше похожа на каталог. Мне даже странно, что в ней есть текст. Девять новелл. 54 картины Бориса не иллюстрируют мои новеллы, они самостоятельны. Картины расширяют пространство книги.

- Вы давно живете в Израиле. Выступаете там перед соотечественниками?

- Сейчас стараюсь выступать как можно реже. Да, было время, когда я этим просто зарабатывала на жизнь. Когда я прочесывала всю Америку, весь Израиль. Я ездила на пяти автобусах и добиралась из какого-нибудь Кармиэля ночью, а муж смотрел из окна и думал, вернется жена или ну ее на фиг?! Был такой период в жизни, но сейчас я стараюсь не торчать перед публикой, если нет необходимости. Я очень люблю свой письменный стол и свои стены.

- Узнают ли себя ваши знакомые в персонажах ваших книг?

- Писатель не живет в безвоздушном пространстве. Нет писателя, который не использовал бы в своих произведениях детали, характеристики людей, встреченных им в жизни. Другое дело, что писатель переводит это из пласта, так сказать, лохматой жизни в ограненные плоскости литературного текста. Прототипы были всегда и везде. Даже Жюль Верн, как известно, сидя в кабинете, не видя ничего, тем более 80 тысяч лье под водой, написал самый удачный яркий персонаж - Паганеля - с собственного дяди, если не ошибаюсь.

Как не использовать какую-нибудь чудесную рожу, которую ты встретил и с которой перекинулся двумя-тремя словами?!

Как не использовать такую, например, историю, которую мне подарил читатель? Он ехал в электричке. Рядом - пара, которая, судя по всему, только что познакомилась. Он поддатый. Она, скажем так, женщина очень свободного образа жизни. Понятно, что парень ее куда-то ведет. Остановка. Надо выходить. И читатель, который рассказал в письме мне эту историю, слышит за спиной: «О, да ты еще руку дамам подаешь?!» И в ответ: «А ты не гляди, что я виду деревенского. Я оху…й джентльмен». Как можно не подобрать этот перл?

Или, например, мой водитель Женя, он всегда возит меня по Москве, когда я сюда приезжаю. Человек сдержанный, спокойный, как удав, но очень наблюдательный и интеллигентный. Женя мне рассказал. «Дина Ильинична, вот тут я давеча видел сценку свадебную. Идет свадебная процессия на Поклонной горе. Впереди жених с невестой. Пьяненькие, голова к голове. И босые. За ними шли две пары свидетелей, уже сильно поддатые, и тоже босые. За свидетелями, сгрудившись плотной семьей, шли гости - абсолютно пьяные. И вот уже за ними - падая, поднимаясь, снова падая, чертыхаясь… шел человек, как торговец баранками, обвешанный обувью». Как, скажите, не подобрать такую историю?

А насчет тех, кто себя узнает в персонажах моих книг… Во-первых, это самонадеянность, потому что прототип всегда бледнее персонажа. Литературный персонаж всегда более цельный, более ограненный, более острый… Странное ощущение у прототипа. Противоречивое. Он смутно подозревает, что это с него списано, и возникает два чувства: как посмела? И я этого не говорил! Два противоположных чувства. Я даже была под судом однажды и была оправдана, между прочим. Вы видите перед собой оправданного преступника. (Смеется).

- Вы всегда знаете, в каком жанре будет ваше следующее произведение?

- Я пишу прозу. В каком жанре я приступаю к работе, мне подсказывает материал. Сейчас я начала работать над романом «Русская канарейка». Широкий, захватывающий многие пласты жизни… И одну семью из Алма-Аты и другую - из Харькова… Я чувствую, что это роман, потому что у меня накопилось очень много материала. И всегда чувствуешь, когда это будет, например, новелла. Жанр - дело наживное. Главное, буковки составлять - грамотно и со вкусом.

- Кто ваши любимые писатели? Кого вы любите перечитывать?

- Я читала у Бродского, что с возрастом сужается круг любимой литературы, которую хочется перечитывать. Моя подруга, поэт Рената Муха, говорила, что если ты три года подряд читаешь одну и ту же книгу, то у тебя вырабатывается чувство языка. Жизнь с возрастом, так или иначе, сужается до определенных моментов, и мне, например, чтобы протянуть руку к совершенно незнакомому автору, надо, чтобы меня пропилили несколько друзей советом обязательно прочитать ту или иную книгу.

Все мои пристрастия - это русская классика, определенные имена. Очень люблю Гоголя, очень ценю и часто его перечитываю. Проза Пушкина. Эссе Бродского. Набоков, почти весь. Проза Мандельштама. Цветаева - проза. Американская литература - целый корпус писателей, которые мне милы. Французы? Почти нет. Из британцев Лоуренс Джордж Даррел. Иногда встречаются открытия.

Я недавно прочитала книгу польского писателя Марека Хласко, который, конечно, много пил и умер, конечно, в 37 лет. (На самом деле не в 37, а в 35 лет. Хласко покончил с собой, приняв большую дозу снотворного и алкоголя. - С.Р.) «Красивые, двадцатилетние». Блистательная книга! Легкость необычайная. Довлатовская легкая грусть. Добротные детали. Формулировка мысли. Ненавязчиво. Красиво. Очень изящно.

Иногда приходится читать своих коллег. Безусловно, много талантливых людей, но очень много вязкости какой-то в стиле, очень много прокручивания одной и той же мысли, тяжелых долгих громоздких абзацев, которые занимают всю страницу. Неумение понять, что существует и гигиена чтения, что читатель тоже устает… Словом, все это вопросы сложные. А Марек Хласко написал блистательную вещь!

С огромным удовольствием недавно прочитала книгу Павла Басинского «Толстой. Бегство из рая». Очень хорошая книга. Понимаете, это очень тонкая штука, я хочу быть правильно понятой. Бетховен не слушал свои произведения, потому что был глухой. Он и коллег «слушал» глазами, бегая взглядом по партитуре. Есть такая вещь, как собственная интонация.

Мне помогает настроиться проза Бродского, Пушкина, Гоголя… Современная проза со всеми российскими реалиями, прибамбасами в тексте, экскаваторным ходом фразы… Это меня очень сбивает. Я могу два дня после этого приходить в себя, чистить слух. Не потому, что тот или иной писатель пишет хуже, а потому, что у него другая интонация. Это тонкая вещь. Чувство интонации находится где-то между ушами и мозгом, в каком-то своем окне…

- Дина Ильинична, социологи утверждают, что народ устал читать сложные тексты. Что идет известный процесс оглупления читателя. Вы это замечаете?

- Смотря что читатель читает. Если он будет читать только фантастику, мистику с вампирами и прочее, он, конечно, одуреет. У него одряхлеет мышца, которая воспринимает серьезные тексты. Все дело в привычке. Это надо тренировать со школьного возраста. Чтение в детстве и юношестве подготавливает к чтению серьезной литературы.

Я пока не ощущаю, что читатель глупеет. И по тем письмам, которые получаю, мне кажется, что мой читатель человек умный, интеллигентный, проницательный, чувствующий. И понимающий.

А что касается молодежи… Мне пишет и молодежь, хотя, понимаете, я не социолог. Я никогда не принимаю участия в опросах и, между нами говоря, совершенно между нами, никаким опросам не верю. Это все очень произвольные результаты. Это все очень произвольные выборки.

Другое дело, что книга, как организм бумажный, наверное, дышит на ладан. Потому что эти все страшные читалки электронные … Ридеры? Куда засовываются 9000 книг… Это, наверное, удобно, но я ненавижу их, как врага. Просто ненавижу! Наверное, это все перейдет в какой-то электронный пласт. Мы инвалиды технологической революции. Мы пострадавшая сторона, но пока этого не понимаем. Молодежь, наверное, кайфует от этих ридеров, но я думаю, что это плохо. Правда, это уже мое мнение ретрограда.

- Вы - писатель. Муж - художник. Два творческих человека в доме - это не слишком много?

- Что касается совместимости характеров… Мы с Борисом оба замкнутые натуры. Мы можем целыми днями молчать и при этом очень комфортно себя чувствовать. Но, судя по тому, что разъезжать по миру нам все-таки хочется вдвоем, я думаю, что не все потеряно… (Улыбаясь, смотрит на мужа, сидящего в зале).

- Владимир Путин выступил с инициативой составить список из ста книг, рекомендованных школьникам к обязательному прочтению. Сто не прошу, но пять назовете?

- Мы выросли на прекрасных книгах, неважно, что они советские. Давайте не будем клеймить лучшее. Прекрасная трилогия Александры Бруштейн «Дорога уходит вдаль». «Кортик», «Бронзовая птица» Анатолия Рыбакова… Это все хорошо написанные книги. Все, на чем мы выросли, это хорошо. Однажды в молодости я присутствовала на заседании редколлегии одного издательства в Узбекистане. Обсуждали, что издавать. И вот один редактор, он же писатель, брюзжал, что опять издаем Дюма «Три мушкетера», а современных писателей, которые пишут на актуальные темы, не издаем. Вот, например, у меня, жалуется писатель, есть роман... На что некий старичок, искусствовед, литературовед, который был знаком еще с Есениным, сказал: «А что?! «Три мушкетера» - хорошая книжка, все ее читали…» Это мне послужило уроком.

Написаны сотни хороших книг. Должен быть какой-то комитет, который решит, что включить в программу. Должна быть выработана национальная программа. Литературу в школе должны учить очень серьезно. И переходить от классики к более новому времени, а потом и в наши дни. Должен кто-то отбирать, знающие люди…

- Какие бы свои рассказы вы посоветовали включить в программу по литературе для старшеклассников?

- Самое неблагодарное дело спрашивать у писателя, что бы он посоветовал «из себя». Все, кто пишет по моей прозе дипломные работы, советуют разное. У меня есть цикл рассказов о любви, и мне кажется, что все старшеклассники это прочтут. У меня есть рассказы, написанные в моем старшеклассном возрасте, они представляют не бог весть какую литературную ценность, но в них есть такая свежесть, равность тем, кто их будет читать… Я и сама была такая. Пожалуй, я включила бы их в программу. Они несовершенные, но вполне добрые рассказы.

- Как вы относитесь к критике? Читаете ее?

- Не читаю. В молодости читала, волновалась, переживала. Очень хотела понравиться критикам. В какой-то момент я поняла: почему я должна им нравиться? Я печатаюсь больше сорока лет. Почему я должна прислушиваться к критикам? Я строгаю эти табуретки более сорока лет, и кто сказал, что я не понимаю в этом ремесле? И кто они, эти критики? Не помню определение наизусть, но Горький называл критика человеком, который учит здорового мужчину делать детей. Сейчас каждый из критиков старается написать какой-то роман. И где эти романы?! Где они, эти критики?

- К Агате Кристи приходили умные мысли, когда она мыла посуду. Вас легко представить за компьютером. А какая вы в быту? Посуда, пылесос, готовка еды…

- По поводу умных мыслей… Я не знаю, нужны ли прозе умные мысли. Проза работает на каком-то другом горючем. А что касается моих домашних дел… Разве я выгляжу небожителем? Это касается и пылесоса, и посуды… Есть посудомоечная машина. Когда захочется жрать семье, накормишь. Я абсолютно нормальная трудовая баба, и когда мы эмигрировали в Израиль с семьей, я отлично мыла чужие виллы, получая за это 10 шекелей в час. Это я прошла тоже. Я не боюсь физического труда. Я довольно крепкая баба.