Сердцу все открыто настежь без ключа

15 июня - 100 лет со дня рождения большого русского поэта Бориса Ручьева.

…В начале первого летнего месяца 1963 года мне позвонил худрук челябинского Дворца культуры железнодорожников Виталий Яковлевич (фамилию подзабыл). Тебе, сказал, надо сходить в областной Дом профсоюзов, где будут отмечать 50-летие Ручьева, и поздравить поэта от имени ДК.

Светофор, как курица

Я возразил: человека такого уровня должен чествовать не 22-летний столяр Челябинской мебельной фабрики и довольно среднего уровня чтец студии художественного слова, а персоны куда более статусные. Но Виталий Яковлевич привел два железных довода: во-первых, сейчас лето и никого в городе нет, а во-вторых, ты пишешь стихи, вот ими и поздравишь.

Крыть было нечем: помимо чтения со сцены чужих текстов я сочинял по просьбе руководителя студии, прекрасной и незабываемой Зои Михайловны Сагаловой «датские» вещицы - к Дню Конституции, Дню железнодорожников. К последнему празднику пришлось сложить почти поэму и выйти с ней на областной смотр. Но получил только «четверку», поскольку члену жюри Вохминцеву не понравилась строчка: «Вот стоит светофор, как курица - снес зеленое яйцо - и готова улица». Позже муж Сагаловой режиссер Владимир Аркадьевич был в Москве в гостях у писателя Бориса Горбатова. Показал тому поэму. Из всей Горбатову поглянулось только сравнение светофора с курицей…

Но вернемся к нашей теме.

На ту пору Челябинская область гремела двумя именами всесоюзного уровня - Людмилы Татьяничевой и Бориса Ручьева (настоящая фамилия - Кривощеков). Но если имя Татьяничевой было связано только с ее поэзией, то судьба Бориса Александровича, и без того драматичная, была опутана различными слухами. В пору отсутствия какой-либо информации вообще слухи расходились со скоростью нынешних SMC. Говорили, что поэт провел по ложному доносу чуть не 19 лет на лесоповале, что уголовники сломали ему ногу, что вернулся он в Магнитку и слонялся рваный и голодный по вокзалу, пока какая-то сердобольная женщина не подобрала, обогрела, вернула к жизни.

Подлый донос

Одно из предположений было абсолютной правдой - взяли Бориса Ручьева по навету. Разумеется, как плотник-бетонщик Магнитостроя он никого не интересовал. Но талантливый поэт, замеченный Алексеем Сурковым, ставший в 23 года членом Союза писателей СССР, не мог не вызывать злобную зависть посредственностей. В его поэзии, с виду неброской, как бы простонародной, таились… Да не таились, а рвались наружу мощь слова, чудесность образа, обаяние лиризма, чеканность ритма и рифмы.

Вслушайтесь в его «Отход»: «Прощевай, родная зелень подорожная, зори, приходящие по ковшам озер, золотые полосы с недозрелой рожью, друговой гармоники песенный узор. На последней ставке нашего прощанья стисну всем товарищам руки горячо. Сундучок сосновый с харчем и вещами правою рукою вскину на плечо».

А это: «У завода - город, a меж ними речкa, a нaд речкой домик с рубленым крыльцом. Если затоскуешь, выйдешь нa крылечко, сядешь нa крылечке к сиверку лицом. Будто в доброй сказке, мы почти что рядом, сердцу все открыто нaстежь без ключa, - ночи с перекликом, версты с переглядом, реки по колено, горы до плечa».

И, наконец, эпохальное и проникновенное: «Всю неоглядную Россию наследуем, как отчий дом, мы - люди русские, простые, своим вскормленные трудом».

Первостроитель Магнитки, он воспевал индустриальный прорыв аграрной страны как истинный, а не «производственный» поэт: «Мы жили в палатке с зеленым оконцем, промытой дождями, просушенной солнцем. Да жгли у дверей золотые костры на рыжих каменьях Магнитной горы».

Кому по силам такая великая простота?! Вот и родился подлый донос.

Хотелось бы знать имя доносчика, исковеркавшего жизнь человека и поэта… Лет двадцать спустя мне назвали имя и даже показали. Да я и раньше видел эту мрачную, тяжелую фигуру, с неизменно опущенной головой шагавшую по коридорам одного из вузов. Не знаю почему, но у меня и тогда не было желания подойти к нему, заговорить: что-то было в нем отталкивающее. Но ни тогда, ни сегодня не имею права озвучить «армейскую» фамилию наверняка давно ушедшего человека: как говорится, никаких доказательств.

Не в ту дверь

И вот настал день 15 июня. Это двухэтажное здание я видел постоянно по пути в ДК, но заходил в него впервые. Пересек небольшое фойе и сунулся в первую попавшуюся дверь. И вышел на… сцену, где уже сидел президиум, а на трибуне стоял Ручьев. Нет, чтобы повернуть обратно и отыскать дверь в зал. От растерянности я стал протискиваться между членами президиума, а точнее говоря, между животами Марка Гроссмана, Александра Гольдберга и других, малознакомых, но не менее упитанных товарищей. Еле выбрался и спустился по ступенькам к первому ряду. Получилось, как у самого Ручьева: «Сел у края, совсем задыхаясь. Отдышался, гляжу, а правей…» А правей, что левей - народу в зале не больше, чем в президиуме. Прав оказался худрук Виталий Яковлевич - лето опустошило город.

Юбилейная процедура много времени не заняла. Виновник торжества был явно нездоров, бледен до белизны кожи лица, говорил негромко и тяжело. Выступающие тоже не затягивали свои спичи. И вот уже ведущий двинулся к трибуне со словами благодарности ко всем присутствующим. И тут я понял, то слова мне никто предоставлять не собирается. Пришлось сорваться со стула, и на ходу выкрикнув «Имею сказать от Дворца культуры железнодорожников!», в пару скоков преодолеть расстояние до трибуны. И вовремя: Ручьева уже окружили все те же Гроссман с Гольдбергом и другие, явно намереваясь продолжить юбилей, но уже в другом месте. Но мне удалось выдать все, что просил худрук, да еще попросить автора подписать свежий сборник стихов. Он вывел красивым, четким почерком «Виктору Рискину от…»

Помним. Любим. Читаем

Последний раз я видел Ручьева года за три до его смерти (он умер в 1973-м). Было это в Магнитогорске на всероссийском семинаре поэзии. Он сидел в кафе с крупной темноволосой женщиной, немигающее смотревшей на него. У стула прислонилась тросточка, на столике стояла бутылка кефира. Вид у Ручьева был отрешенный и нездоровый, как и тогда, 15 июня 1963 года. Я не рискнул подойти. Хотя повод был.

В году то ли 1965-м, то ли 1966-м во Дворец железнодорожников пришел режиссер драмтеатра Александр Яковлевич Гуревич ставить литературный спектакль по произведениям Ручьева. Мне достался большой кусок из поэмы «Канун». В ней рассказывалось о визите в Магнитку американского консультанта-металлурга мистера Шпрота.

Этот профессор от металлургии заявил рабочим о недопустимости строительства домны в зимнее время: «И отныне до самого лета консультант-металлург мистер Шпрот налагает сезонное вето на веденье монтажных работ». Такая «консультация» вызвала обвальный хохот у магнитостроевцев и Шпрота проводили свистом: «Так что, если, бонтонность нарушив, мы судили про все прямиком, ты прости наши русские души, юность нашу, товарищ Цехком. Сам винюсь в неустойке немалой: позабыв, что я твой активист, как пустил я вдогонку трехпалый, деревенский мальчишечий свист».

Хочу оговориться, что стихи воспроизвожу по памяти, так как в последней, современной редакции некоторые строчки претерпели изменения. К примеру, вместо «так что если, бонтонность нарушив» появилось «так что ежели чинность нарушив». Но это все частности, никак не умаляющие самобытной личности большого поэта, с широкой дорогой которого однажды пересеклись «рельсы» ДК железнодорожников и был я при тех рельсах стрелочником, чему несказанно счастлив и горд.

Да, забыл сказать, какие стихи я посвятил тогда Борису Ручьеву на 50-летие. Ничего особенного, обычные «альбомные». Только вот сегодня, в день его столетия, они мне показались пророческими. Все стихотворение не помню, а концовка такая: «Живите долго, не старейте, чтоб дети нового столетья встречали сотый юбилей». Сбылось. Встречаем. Помним. Любим. Читаем. С очередным юбилеем вас, Борис Александрович!