Мой любимый дядя

Нелегко любить тех, кто рядом. Проще любить тех, кого рядом нет.

Сергей Рыков

Челябинск

В детстве мне подарили пятнистый футбольный мяч. В нашем дворе, а возможно и в десяти соседних, такого больше ни у кого не было. Не знаю. Во всяком случае, я не видел, хотя знал все поля и площадки в округе, всех ребят, прилично игравших в футбол. Мяч мне подарил брат отца, дядя Сережа, в честь которого меня назвали (а дядю назвали в честь Сергея Мироновича Кирова). Через мяч я любил дядю больше, чем возможно любить племяннику.

К этой любви иногда ревновал отец. Ее побаивалась мать, так как дядя вел веселую жизнь, а мать видела, что я подражаю ему во всем. Наверное, дядя Сережа любил меня как сына, хотя КАК любят собственных детей, он не знал и знать не мог - детей у него не было. Но дядя всегда угадывал мое настроение и подарки: под Новый год и в дни рождения я получал гантельки, перевязанные лентой, хороший транзистор, коньки- с приподнятой пяткой и высоким задником, теннисные ракетки для пинг-понга, клюшку с загнутым крюком... И этот вот чудо-мяч в шахматную клетку.

Родители дарили мне то, что считали необходимым и полезным в быту и в учебе, а дядя дарил то, о чем я тайно мечтал. Подарок родителей часто не отличался от рядовой, запланированной покупки - подарки дяди я помню до сих пор, 40 лет спустя. И даже книга (дежурное подношение тех лет), подаренная им, воспринималась как праздник, прочитывалась в первую очередь, казалась интереснее тех, что я читал раньше.

Помню стихи нашего тезки Сергея Есенина, которые дядя Сережа читал за праздничным столом: Меня бросило в жар от слова , считал его запретным, грязно-матерным. Но стол отреагировал зачарованно, и я понял, что даже бранное слово в устах любимого дяди звучит как молитва. Или: . В стихах, которые читал дядя, всегда были сюжет, картинка жизни, короткий зарифмованный рассказ: у Есенина щенят утопил злой хозяин, а героиня Константина Симонова бросила мужа-офицера, погибшего на войне, и ушла к другому, пока муж защищал от пуль ее, их любовь. Это вышибало слезу. Дядя знал, чего ждет .

Названий стихов я не знал, а спросить дядю стеснялся. Наутро мчался в библиотеку и на память искал эти стихи, библиотекарь мне с радостью помогала. Находил. Выписывал. И учил наизусть.

Дядя Сережа к каждому семейному застолью готовил что-нибудь новое. Играл на гитаре и пел модные тогда , , . Он знал, что нравится женщинам. Устраивал маленький спектакль, театр одного актера, и застолье превращалось в праздник, а не в коллективную чавкалку. Дядя Сережа заводил людей, уставших от жизни и службы, рабочих с серыми лицами и партийцев. С ним они начинали понимать, что не напрасно живут. Дядя прекрасно рисовал. В моем рукописном словаре английских слов против существительного (ветер) он нарисовал стареющего интеллигента, с которого слетела шляпа. Седые волосы застигнутого непогодой прохожего, кажется, готовы были облететь как листва, гнулась под ветром молодая березка... Это был ветер, его ни с чем не спутаешь. Иллюстрация слова была наиточнейшей и укладывалась в размер этикетки спичечного коробка.

Как, скажите, я мог не любить брата своего отца?

Дядя был автомобилист, рыбак, охотник. Все давалось ему одинаково легко, даже играючи. А мой отец, казалось, живет тяжелее, натужнее, с меньшей любовью к жизни, с меньшим размахом. Я был уверен, что отец проигрывает своему младшему брату по всем статьям.

Боже, как дети часто несправедливы к своим родителям! Они рассматривают их под микроскопом собственного эгоизма, придираясь к каждому на биографии. А кумиров любят слепо, не видят элементарного в погоне за эффектным. Не могут, не способны заметить того, кто рядом, кто убирал из-под них горшки, кто не спал ночами у колыбели... Да что там! Я уже сам был молодым папашей, когда узнал, что отец носил меня чуть ли не до... пятого класса. На руках. Сонного. Шел сам и прихватывал по пути меня. Так я во сне делал необходимое, не прекращая спать, не прерывая сладкой паутинки детского забытья. Отец нес меня по спящей квартире и целовал на ходу. Мне рассказывала об этом мама. А днем он снова был строгим и требовательным.

Наши дети часто любят кого-то (пусть даже хорошего, доброго, но чужого им человека) за его слова. А нас, родителей, оценивают в основном не по словам и поступкам, а по зарплате.

Так вот - мяч, пятнистый, пижонский футбольный мяч, подарок дяди. Я давал его всем, кто попросит. Я сидел и занимался, ребята подходили под балкон, кричали меня, звали во двор. Если мог - выходил, и мы рубились в футбол до темноты. Если не мог - бросал мяч с балкона. Мне всегда его возвращали.

Но однажды не вернули. Прибежали затемно, в слезах: (местная шишка, жестокий, озлобленный парень с двумя судимостями, почти сирота, сын сосланного немца Поволжья). Я пошел выручать мяч сам. В доме были гости, дядя в том числе.

Эдик лупцевал мячом об кирпичную стену. Сыпалась штукатурка, звенели рамы... Я попросил мяч. Эдик не замечал меня. Я попросил еще раз. Кривая усмешка. Еще. Злобный взгляд: Он остановил мяч у своих ног и, как только я приблизился и наклонился, чтобы взять его, со всей силы пнул по мячу мне в лицо. Нокдаун.

Я пришел домой с распухшим от боли и слез лицом. Без мяча.

Дядя, узнав в чем дело, остался сидеть за столом. Наверное, у него по программе было чтение Блока или романс. Со мной во двор пошел отец. Мяч сиротливо лежал в стороне. Эдик покуривал в компании такой же шпаны. Их было много - отец один...

Таким я его еще не видел: отец просто размазал, уничтожил Эдика. Шпана безмолвствовала. Никто даже не вякнул. Все были парализованы праведным гневом моего отца, уже немолодого.

-- Принеси мяч и извинись, - сказал отец. Эдик стоял на четвереньках, как поверженный боксер. Я спас его от полного позора: схватил мяч и утащил отца.

- читал за столом дядя, когда мы вошли. В тот момент я любил его не меньше, чем прежде. Но отца любил уже много больше.