По <Тропинке> воспоминаний

В стихах Владимира Лавриновича?- вся вселенная. Но она разместилась на пятачке под названием Верхний Уфалей.

Виктор Рискин

Верхний Уфалей

О надежном темпераменте

Позвонила Жанна Чечулина, с которой мы трудились когда-то в : .

К книге я не имею ровным счетом никакого отношения. А вот к Володе Лавриновичу... Без малого 40 лет назад я на письмах, то есть заведовал отделом писем городской газеты . Ежегодно население небольшого города отправляло в единственную редакцию 3000-4000 посланий. В основном они делились на три категории?- благодарности врачам, жалобы (чаще?- на движение автобусов) и стихи, которые составляли едва ли не треть от ежедневной почты.

Прозаические письма я отдавал редактору, а с поэзией на правах руководителя городского литературного объединения разбирался сам. Естественно, общался с авторами. Все они, как на подбор, стремились печататься, доказывая значительность своих произведений. Я же как мог отбивался, утверждая обратное.

К примеру, один немолодой уже поэт сочинил: Я ему предлагал: Тот фыркал, дулся: Приходилось обижать еще глубже:

А труженик лесного хозяйства сочинил нечто патриотически-экспрессивное: Пришлось аккуратно объяснять: дескать, оно, конечно, и дерево впитало в себя соки учения марксизма-ленинизма. Только вот беда: идти оно не может, поскольку мелкобуржуазные корни не пускают.

Встреча с талантом

Однако попадались и интересные строки. С неразмазанным ритмом, с приблизительно точной мыслью, даже с незатасканными образами. Но такого, чтобы заорать от неожиданности, взвыть от восторга, зарыдать от ощущения невиданной находки, захохотать от обретения чужого, но такого потрясающего таланта... Такого и рядом, как говорится, не стояло.

И вот однажды пришел конверт, отправленный в редакцию незнакомым автором Владимиром Лавриновичем. Прочел неназойливое, без претензий предисловие: мол, недавно вернулся из армии, работаю в автоколонне, пишу. Может, сгодится для газеты? А дальше... А дальше я одновременно заорал, завыл, зарыдал и захохотал! Да так, что из соседних кабинетов повыскакивали коллеги. Но я, ничего и никого не видя, помчался к редакционной машине... Отправившись по указанному на конверте адресу, нашел небольшой домик. Калитку открыл невысокий, крепенький паренек с серьезным лицом и необыкновенно глубоким задумчивым взглядом.

Так началось наше сотрудничество. Володя писал. Я иногда, в редчайших случаях, что-то подсказывал. Он порой соглашался, но чаще оставался при своем. И я не перечил. Не давил: Один раз только попенял ему, когда он самостоятельно отправил три своих стихотворения в какую-то крупную газету. Там из двух слепили одно, получилась несуразица.

Но это все было потом. А тогда его стихи поразили меня глубиной, философией, умудренностью, не свойственной вроде молодому человеку. Каждое стихотворение, как сказали бы сегодня, цепляло. Каждая строфа была проникнута ощущением одновременно незащищенности и силы. В произведениях о рабочем классе?- трогательность вместо пафоса и патетики. А если это природа, то очеловеченная и обожествленная. И все пронизано самоиронией: дескать, я-то матерый реалист, но посмотрите сами, что творится вокруг нас и с нами!

Вот как Володя описывал прилет красношеих уток: .

Пусть немного мы находим

А вот, казалось бы, рядовое событие?- проводы на пенсию гаражного токаря дяди Пети. Дело обычное: отработал свое?- гуляй, старина! Гаражная братва проводила до проходной?- и все. Но был там механик Володя Лавринович. Рядовое событие он сделал фактом большой поэзии: