Двести лет спустя

Можно подумать, что история - только то, что навсегда ушло в прошлое. Но в ней то и дело обнаруживается нечто абсолютно современное, сегодняшнее, знакомое, горячее, обжигающее.

История всегда с нами, не уходит на покой, не упокаивается. Она - живая.

Два графа и французы

Без Льва Толстого нет разговора об Отечественной войне 1812 года. Кстати, Льву Толстому было плюс-минус сорок лет, когда он работал над «Войной и миром», а после 1812 года к тому времени прошло более 60 лет. Нам, южноуральцам, тем более нельзя не обратиться к великому прозаику, что у нас есть к тому повод.

Если бы Льву Николаевичу сказали, что на Южном Урале, к югу от Санарского бора, южнее реки Уй, на ее притоке Куросан, живет-поживает степной поселок Сухтели, он, наверное, переспросил бы: «Сухтели?» Это слово, наверное, заитриговало бы его.

Цитирую «Войну и мир»: «Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, девятнадцатилетний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер».

К пленным подходит Наполеон. Следует такая сцена - близко к тексту, но без кавычек.

Наполеон:

- Кто этот молодой человек подле вас?

Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.

Посмотрев на него, Наполеон с улыбкой сказал, если перевести с французского: мол, ты слишком молод, чтобы воевать с великой армией императора.

- Молодость не мешает быть храбрым, - проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.

- Прекрасный ответ, - сказал Наполеон, - молодой человек, вы далеко пойдете.

На этот раз Наполеон не ошибся.

То был 1805 год, сразу после битвы при Аустерлице, в которой «девятнадцатилетний мальчик» - Павел Петрович Сухтелен - (на самом деле ему исполнилось лишь семнадцать) был ранен саблей в голову и осколком ядра в ногу.

А где-то, очень далеко, - Урал, о котором, разумеется, и мысли не было ни у Наполеона, ни у «девятнадцатилетного мальчика». Павел Петрович будет много воевать, покажет свою храбрость и при Березине, и при взятии Берлина, и в битве при Арси, и в захвате Парижа. А в 1830 году граф Сухтелен, совсем еще молодой, станет оренбургским губернатором. И когда ему было поручено обдумать обустройство новых земель для оренбургских казаков, именно он предложил намечаемым крепостям и станицам давать европейские названия - те, которые остались в памяти русских воинов.

Роман «Война и мир», может быть, самый русский из романов, начинается с французского обращения «Eh bien, mon prince» («Ну, мой граф»)… С этой фразы начала свои глубокомысленные рассуждения Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, в июле 1805 года, а разговор она затеяла не о ком-то, а об «антихристе Бонапарте». Известно, что в романе вообще много французского текста, переведенного, в сносках, самим писателем. Он не мог этого избежать, потому что по-французски разговаривали его герои. Вся «верхняя» Россия - почему-то - общалась на французском языке. И не только общалась. Она и жила по-французски.

Казалось бы, тогда Россия и Франция едва ли не породнились. По крайней мере, они сблизились, подружились, хорошо понимали друг друга. Наполеон - Александру I «Мой брат» и Александр I Наполеону - «Мой брат»…

Даже и князь Андрей в разговоре с отцом «по привычке» переходит с русского на французский. Повторю - по привычке. В очень важном разговоре. С русского - на французский. Не наоборот.

И - воевать?

Да, воевать.

А за что?

- Ну, для чего вы едете на войну? - спрашивал Пьер Андрея Болконского.

И князь Андрей отвечал:

- Для чего? Я не знаю. Так надо. Кроме того, я еду… - он остановился. - Я еду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь - не по мне!

Воевать с Францией? Убивать французов? Быть ими убитыми? Невероятно!

Накануне войны граф Растопчин - Болконскому-отцу:

« - И где нам, князь, воевать с французами! Разве мы против своих учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги - французы, наше царство небесное - Париж».

И он же, Растопчин сетовал: «костюмы французские, мысли французские, чувства французские!»…

Но, как оказалось, потребовалось несколько месяцев войны, чтобы любовь ко всему французскому уступила место ненависти ко всему французскому. Перед Бородинским сражением князь Андрей так исповедовался перед Пьером Безуховым:

« - Одно бы я сделал, ежели бы имел власть, - я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями».

И Пьер: «Да, да, я совершенно согласен с вами».

Подражание за подражанием

Согласитесь, напрашиваются параллели. Аналогии. Двести лет назад Россия жила по-французски, а теперь - по-английски. Теперь у нас все английское, точнее, англо-американское - одежда, жилища, еда, напитки, магазины, вывески, кино, песни, сказки. Своего ничего вроде бы и не осталось. Мы перелицевались. Молодежные кумиры - тамошние. Тамошние мысли, тамошние чувства. Свое не знаем, не ценим, от своего отказываемся, будто оно заведомо плохо, низкопробно, едва ли не постыдно. Такое впечатление, что нас заразила какая-то, на этот раз, английская бацилла, и началась очередная эпидемия.

Не огорчительно ли это? Огорчительно. И стыдно. И как-то тревожно. Почему-то мы не понимаем, что такое безудержное, невменяемое, оторопелое подражательство - унизительно. Ну, приедет англичанин или американец в Челябинск, походит по городу, осмотрит наши «импортные» вывески, всю нашу латиницу - и что подумает? Сначала, наверное, душа его наполнится гордостью и даже высокомерием, а потом… Что за странная страна, подумает он, ни достоинства, ни меры, ни здравого смысла.

Тревожно это. Будто нас уже тихо-мирно завоевали. Захватили не только нашу территорию, но оккупировали и наши мозги. Оглянешься - все довольны и даже рады такому плену. Какое-то оцепенение, обморок, летаргия или гипноз. И если кто-то спохватится, очнется и начнет внушать, убеждать, призывать, кричать - напрасно: никто ничего не услышит, не увидит и не почувствует. Вот именно - глас вопиющего в пустыне…

Но вдруг, не дай Бог, - война? Какая-нибудь английская? Что будет? Кто защитит Россию? Захочет ли молодежь выйти против своих английских учителей, кумиров, банкиров и богов? И что скажут наши «барыни»?

Меня неожиданно успокоил и обнадежил Андрей Болконский. Как ни привык он к французскому, как ни пленился им, как ни утопал в нем, но, когда час настал, русское взяло верх - в французах, не исключая и недавнего своего кумира Наполеона, он увидел врагов, которых надо казнить. Как раз вероломство французов, с которыми до войны русские аристократы легко и «шерамыжно» сходились, как будто бы равные и как будто бы друзья, оскорбляло острее всего. Потому князь Андрей и дошел до того, чтобы «пленных не брать». Одно дело балы и салоны в Париже и другое дело - поле боя, ночь перед Бородино, под Москвой. И все стало на свои места.

Может быть, и сегодняшнее увлечение английским не так глубоко, как кажется? Может быть. Впрочем, не все наши «англичане» - Андреи Болконские. Не все…

Подражание голландскому, немецкому, французскому, английскому (какому еще?) предполагает то, что подражатели - ниже, они всегда вторые. Копии. Подобия. И чтобы стать первыми, у них есть только один способ - вернуться к себе, к своему оригиналу. Мы победили в 1812 году тогда, когда отказались воевать так, как хотел Наполеон, а взялись сражаться по-своему, так, как велел Кутузов, как умел народ.

Несравненные, но сравнимые

Банально сравнение двух Отечественных войн, Наполеона и Гитлера, однако… Поразительно сходство обстоятельств и ситуаций.

К сожалению, Наполеон ничему не научил Гитлера. Но и «опыт» Гитлера, как выясняется, не вразумил кое-кого из тех, кто говорит по-английски.

Обе войны начались едва ли не в одну июньскую ночь, как раз в самую короткую летнюю ночь, в самый ранний июньский рассвет, чтобы застать врасплох спящую Россию.

И Наполеон, и Гитлер пересекли границу России вероломно, не объявив нам войну. А в годы, предшествующие нашествию, и тот, и другой гримировались в образы друзей России.

И Наполеон, и Гитлер «пошли на восток», предварительно завоевав Европу.

И Наполеон, и Гитлер рассчитывали на «быструю» войну.

И тот, и другой намеревались покончить с Россией раз и навсегда.

И тот, и другой стояли на полшага от победы. Оба были обескуражены поражением, не поняли его причин и не хотели их понять.

И, наконец, главное: и Наполеон, и Гитлер - агрессоры. И тот, и другой внушали себе нравственное право подмять под себя Россию, потому что на исторической лестнице видели себя выше. Наполеон намеревался погрузить Россию «обратно во тьму феодальной Московии, чтоб Европа впредь брезгливо смотрела в сторону Востока». Нечто подобное, если не хуже, имел в виду и Гитлер. Успешная, всех обогнавшая и во всем превосходившая, умевшая хорошо жить Европа считала, что имела право покорять народы, которые не умеют и не научатся хорошо, по-европейски, жить.

К сожалению, после Наполеона и после Гитлера ничего не изменилось. Запад по-прежнему «брезгливо» смотрит на Восток. Збигнев Бжезинский: «Россия будет раздробленной и под опекой».

А что Россия? И Россия не изменилась. До 1812 года все в России ждали войну, как и в 1941, но в обоих случаях нападение было неожиданностью. Князь Николай Болконский советовал «ощетиниться» на границе, чтобы не дать Наполеону ее перейти. Но «ничего не было готово для войны», а, по Толстому, в ту самую ночь, когда французские войска перешли Неман, «Александр провел вечер на даче Бенигсена - на бале, даваемом генерал-адъютантами. Был веселый, блестящий праздник, знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц».

Весть о войне встревожила, но не очень. Александр надеялся договориться с Наполеоном, а генерал-адъютанты, знавшие толк в красавицах, французов не очень страшились, не допускали, что они пришли убивать, жечь и грабить. В результате - тысячи смертей, развалины и пожарища вдоль дороги на Москву, а потом - русские поля, удобренные французским телами, а Наполеон - он как бы нанес поражение сам себе.

Но были и другие предчувствия. Княжна Марья в письме Жюли пишет, что «третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену. Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других»…

На карте Европы много мест, связанных с эпохой наполеоновских войн, но случилось нечто уникальное: европейская топонимика тех лет «вдруг» собралась на одном месте - на Южном Урале. Разговор об этом памятнике Отечественной войне 1812 года - предстоит.

Этот редакционный проект был задуман ровно год назад. Мы исходили из того, что никто в России не может чувствовать себя "в стороне" от 200-летия Отечественной войны 1812 года, тем более - Южный Урал. Материалы по теме готовы, и мы приступили к их публикации. Всего шесть очерков, сегодня - первый из них.