Рядовые Ашинской трагедии

Четверть века назад, 4 июня 1989 года, под Ашой случилась крупнейшая в истории России железнодорожная катастрофа.

В ней погибло более 600 человек, столько же получили тяжелые ожоги и травмы. 167 пострадавших в течение суток поступили в ожоговый центр Челябинска.

В память 25-летия трагедии издана книга, состоится прием у губернатора, награждение тех, кто принимал участие в спасении пострадавших.

Среди представленных к наградам и приглашенных на торжественный прием будут далеко не все из тех, кто оперировал, день за днем выхаживал, а потом спасал от страшных последствий этих обугленных людей. Хотя они по-прежнему работают в Челябинском ожоговом центре горбольницы №6 и в детской клинической больнице №8. Мы хотим дать слово рядовым героям Ашинской трагедии.

Наталья Ярушина, операционная медсестра, в 14 лет пришла в ожоговый санитаркой и работает 29 лет:

Три месяца этого страшного лета просто выпали из моей жизни. Это был сплошной конвейер операций и перевязок. Моему младшему ребенку было три года, сыну — 10 лет. Что они ели, кто водил в детский сад? Спасибо моим родным!

Ирина Ковалевская, палатная медсестра, пришла в ожоговый после медучилища и работает здесь 31 год:

4 июня, в 4 утра за мной заехал заведующий нашего отделения Владимир Григорьевич Балдин. На вертолете нас доставили к месту трагедии. Сколько потом мне снились эти покореженные вагоны! Вдоль всего полотна — искалеченные тела, кровь, плач, стон. Все раздеты (жара, ночь), обожжены до черноты, ослеплены, иссечены металлом и стеклом. Еще долгие недели спустя прикоснешься к ожогу, а он колется.

Нас довезли до Ашинской больницы, и началась работа на сортировке раненых. Ставили подключички, капельницы, и всех транспортабельных — немедленно в вертолеты. Они увозили пострадавших в Москву, Нижний Новгород, Уфу, Челябинск. С последним вертолетом вернулись в Челябинск и мы.

Гульсина Магазова, перевязочная медсестра, 36 лет работает в ожоговом центре:

Поступила семья. Девочка лет четырех плачет: «Где моя мама?»

Мы сами плачем, как ей сказать, что мама и папа умерли от ожогов? Успокоили ее, как могли: «Наденька, мама — в другом отделении». А на следующий день прихожу ее перевязывать, она опять: «Тетя Гуля, где моя мама?» Аж сердце от боли заходится.

У меня самой ребенок был маленький, я только из декрета вышла. Очень тяжело было, все мы на корвалоле жили. А дети эти стали нам как родные. Я с ними потом в санаторий на реабилитацию ездила. Они к нам долго еще приезжали.

Надежда Беляева, старшая медсестра ожогового центра, пришла сюда сразу после медучилища:

Воскресенье, я как раз была в парикмахерской. Вдруг слышу сообщение по радио: случилась трагедия, просят сдать кровь. Значит, за мной уже машина приезжала. Мы с мужем побежали домой, в двери записка с вызовом в отделение. На работе срочно выписывают всех ожоговых и хирургических больных. 7-этажный корпус полностью освобождают для пострадавших. Тех, кого выписать невозможно, перевозят на четвертый этаж.

Мне никогда не забыть эту предгрозовую тишину нашего пустого отделения. Эмоции замерли, все ждут. Напряжение это ощущаю до сих пор. Вот в Баландино приземлился первый вертолет из Аши. Через полчаса мы уже разобрали раненых. Новый вертолет, еще один. А потом — поток, вал пострадавших. От аэропорта до больницы — «зеленая улица», по этой стороне едут только «скорые». У наших девчонок растерянность страшная. Мы остались один на один со смертью. Отвернешься набрать лекарство в шприц, а больной уже не дышит.

В реанимации — как на передовой. Постоянно бегут с вопросами. Женщина просит показать ей ребенка. А он уже погиб. Что делать? Другая женщина спасла четверых детей, а своего в этом аду так и не нашла. Мальчик Вася лет 12 с пропоротым животом. Друг упал на него сверху, потом на них рухнула полка, загорелся вагон. Вася с размаху бросился на дверь, вытащил из полыхавшего поезда друга. Но распорол ручкой двери живот.

Любовь Керская, врач ожогового центра, работает в больнице 46 лет:

Две недели мы были на казарменном положении. Кто-то уходил на несколько часов домой. Большинство спали на кушетках, матрасах, разложенных на полу.

Кроме детей, очень тяжелыми были солдаты, демобилизованные из армии из Новосибирской области. Худющие, у многих ожоги были до 80 процентов тела. Мы бы их просто не выходили, они бы умерли от пролежней, если б нам не привезли «клинетроны» — ожоговые кровати, в которых лежишь, как в невесомости. Достаточно быстро больницу обеспечили всем необходимым: лекарствами, кровью, открыли буфет на первом этаже, где можно было хотя бы выпить кофе и перекусить. Приехало множество помощников, среди которых специалистов по ожогам было не слишком много.

Но две недели спустя волонтеры и помощники разъехались по домам, коллеги из других больниц ушли в отпуска (июль на дворе). А мы, ожоговые, остались один на один с самыми тяжелыми пациентами. У большинства персонала резко упал подорванный шоком иммунитет. Я тогда ходила на прием к Гранину в исполком. Говорила, что медикам тоже необходима реабилитация (отправляют же сотрудников МЧС ежегодно в санаторий). Он пожал плечами: «А вас кем заменить?»

Любовь Викторовна Керская, наверное, дольше всех занималась реабилитацией пострадавших под Ашой детей. Она руководила их выездом на долечивание в профилакторий «Изумруд» в сентябре 1989 года, затем возила их зимой в санаторий «Лесная сказка» и на Смолино, помогала получить инвалидность, решала бесконечные проблемы. Многие годы, пока проявлялись отдаленные последствия ожоговой болезни, родители привозили детей на консультацию к опытнейшему специалисту ожогового центра.

Какие награды вы получили за такую тяжелейшую самоотверженную работу? — Спросила ветерана больницы.

Любовь Викторовна пожала плечами: «Разве мы трудились ради этого?»

В 1989 году в Челябинске единственная хорошо оснащенная реанимация для детей была в детской больнице №8. Кроме того, ее реаниматологи имели опыт работы с ожоговыми больными. Поэтому они взяли к себе 14 самых тяжелых детей. У всех запредельные ожоги больше половины тела. Были и с 70, 80 процентами.

— Знаете, что такое ожог пламенем? Это короста, черная корка, панцирь, покрывающий все тело. А из-под него хлещет кровь, которую невозможно остановить, — объясняет реаниматолог Игорь Гаев. — Ожоговые больные потому самые дорогие, что кровь и плазма для них льются ведрами. Самое страшное, этот уголек еще и разговаривает.

Такие больные, конечно, погибали, прежде всего, от инфекции. Чтобы спасти их от синегнойной палочки, этих детей с интубационной трубкой погружали в ванну и терли черные корки одежными щетками с порошком «Новость».

Каторжная работа через сутки продолжалась неделя за неделей.

— Отделение было завалено продуктами: орехи, мед, штабеля соков и воды, — вспоминает Гаев.— Люди несли эти передачи, чтобы хоть как-то помочь. Мы объясняли: «Наши больные не едят, они колются». «Это все — вам!»

— Скажите, как наградили вас за эту работу? — спрашиваю Игоря Дмитриевича. Он задумывается.

— Привезли обувь в больницу, тогда же все было в дефиците. Купил кроссовки жене, моего размера не было.