Как мы строим свою политику. Часть II: жизнь без кумиров

Сегодня остановимся на таком позитивном моменте, как исчезновение кумиров из сферы политики. Сразу признаем: процесс этот, естественно, не новый.

Путин как функция

В 99-м году переход Владимира Путина в максимально публичное поле рассматривался многими как замена президента, утратившего харизму, на лидера, не харизматичного изначально. Слова «мочить террористов даже в сортире» потому и запомнились, что насыщенные эмоцией фразы новый глава государства в то время произносил нечасто. Владимир Владимирович явно проигрывал ярким образам 90-х самого разного политического окраса – от Немцова до Анпилова - и в кумиры нации, судя по всему, не стремился.

Его имидж обеспечивали несколько характеристик: новый, относительно молодой, не популист, не похож на Ельцина, имеет четкий фронт работы – разгрести завалы после радикальной перестройки в стране жизненного уклада. Роль для ведущего актера политического театра не самая привлекательная. Одна из авторитетных общероссийских газет писала, что с президентством Путина начинается скучный период. Но люди зрелищами уже пресытились и, руководствуясь закаленным прагматизмом, голосовали за того, кто, наконец-то, может обеспечить стабильность.

Ранний Путин воспринимался людьми как носитель функции, а не миссии. И это восприятие преобладало над пафосом народной поддержки, который относительно локально проявлялся уже тогда. Пожалуй, именно прагматичность избирателей и избираемого обеспечила достижения первого президентского срока, которые признают как апологеты путинского правления, так и многие из его жестких критиков.

В последующем восприятие Путина как функции защиты интересов встречалось и среди сторонников патерналистского государства, и в кругах предприимчивых индивидуалистов. Первые обращали к президенту просьбы, исходя из того, что так и должно быть. Вторые использовали его политическую весомость вынужденно: понимали - других ресурсов все меньше и, следовательно, если не можешь изменить систему, то хотя бы монетизируй ее.

Чем беднее для российских граждан становился выбор инструментов влияния на жизнь, тем более сакральной выглядела верховная власть и тем контрастней заявляла о себе символика ее оппонентов. С середины «нулевых» политический символ вновь вытесняет функцию из массового сознания.

Символ как эмоция

Символ в данном контексте – образ, вмещающий в себя наш взгляд на явления жизни с ярко выраженным эмоциональным к ним отношением. С середины «нулевых» образ Путина, ранее отображавший лишь функцию наведения порядка, преобразуется в полноценный символ благополучия и стабильности.

В свою очередь, и оппозиция, оказавшись за бортом парламентских дебатов, вместо функциональной роли стала выполнять символическую - во всех смыслах этого слова. Протест 2011 года был именно символическим – выплеск эмоций по отношению к власти без сколь-нибудь внятных и реалистичных задач.

Поддержка власти большинством тоже основана на эмоции, хотя, возможно, имеющей более сложную структуру. Здесь и память о трудностях 90-х, от которых, по мнению значительной части людей, Путин лично нас всех избавил. И искреннее убеждение в том, что все в целом идет так, как надо, а если что-то «кое-где у нас порой», то исключительно по вине мирового кризиса и заговора вкупе с нежеланием местных чиновников убирать снег. Наконец, моральное единение с властью ради величия страны извиняет сделки с собственными представлениями о должном: не корысти ведь ради так себя ведешь, а во имя благой идеи. К тому же, власть демонстрирует, что не против такого поведения.

Нет ни «своих», ни «чужих»

Пик сакрализации не власти даже, а ее внутриполитического курса пришелся на 2007 год, когда многим казалось, что жизнь удалась. Однако неизменность поступательного движения руководства к централизованным действиям без учета мнений людей в сочетании с нервозностью начавшегося экономического кризиса довела к 2011 году символику оппозиции до белой ленты, что само по себе выглядело вдохновляющее и красиво, однако результат протеста его участники себе представляли плохо. Возможно, потому и добились немногого.

Новый срок полномочий президент-символ начинал в атмосфере разной степени разочарования как условно провластной, так и оппозиционной групп населения. Первые чувствовали утрату «тучности нулевых». Вторые расстались с иллюзией о скорых переменах. В общественном климате 2012 года майка национального лидера смотрелась на президенте великовато, несмотря на все его телесные и аппаратные мускулы, стерхов и «майские» указы.

Именно тогда, пожалуй, впервые за неполное десятилетие кумиры если не исчезли совсем с внутриполитической сцены, то изрядно поблекли. В обычном театре одним из условий зрительского катарсиса является способность спроецировать на себя не только поступки, но и чувства героя постановки, его отношение к происходящему. В современной же реальной политике очень трудно кому бы то ни было глубоко сопереживать даже без претензий на душевное самоочищение.

Маркировка обитателей публичного политического пространства по принципу «свой – чужой» к лету 2012 года растворилась из восприятия даже интересующихся этой сферой людей. Присоединение Крыма, украинские события, международная обстановка вокруг России вывели эти маркеры эмоций за пределы страны. Внутренняя же политика по-прежнему вызывает либо раздражение, либо равнодушие.

Риск этой ситуации – в нагнетании чувства всеобщей «внутренней пустоты» со всеми издержками. Возможность – в разрушении сакральности власти и романтического ореола вокруг любых ее альтернатив. То есть, важно вернуть политику в функциональную, рациональную плоскость и относиться к ней как к набору разнообразных (не связанных исключительно с верховной властью и властью вообще) инструментов по защите своих осознанных, долгосрочных и не только утилитарных интересов.