Высокие о высоком

Слушаешь новости, и понимаешь: в Кремле, Госдуме и правительстве разместились не скучные управленцы-прагматики, а клуб творцов-гуманитариев. Общество не политиков, но поэтов. Их мятежные души мечутся от прошлого к будущему, не снисходя до бренного настоящего.

Что на повестке дня? Кризис? Курс доллара? Это у нас. А у них – разговоры о прекрасном: любви к Родине, особом историческом пути, литературе, вере в Бога, духовности.

В чем национальная идея России (и есть ли вообще в жизни смысл)? Возвращать ли памятник Дзержинскому на Лубянскую площадь? Надо ли закрепить ведущую и направляющую роль РПЦ в специальной статье Конституции? Полет мысли не политика, но философа, или даже художника.

На днях был случай. Единорос так поспорил с товарищем по партии, что с полу парламента, по сообщениям СМИ, пришлось подбирать зубы и золотой пистолет. Причина дуэли - не деньги, должность и квартира, а женщины и памятник. О прекрасном, можно сказать, спорили. Неоромантическая эстетика с натуралистической развязкой. Лермонтов нервно курит.

Глава государства все дольше с народом общается. В России это признак скорых перемен. Когда человек не знает, что делать, ему всегда есть, что сказать. И, главное, появляется время на разговоры. И разговоры, как водится, о высоком, важном. Если про капитал, то обязательно материнский. Если про фонд, то только пенсионный. Сразу понимаешь, что из всех людей, живущих на земле, он больше всего любит стариков и детей. О бизнесе - и то с ностальгией по радости человеческого общения и с житейской мудростью: сколь в корпоратив вложишь – столько и выпьешь. А что еще остается? Особенно, когда видишь, что даже президент со своим ЖЭКом справиться не может, довольствуется ржавой водой. Как в старой цитате из сантехника: «Систему надо менять».

Впрочем, и так жить можно. Вот только не дает покоя парадокс: чем меньше в действиях властей гуманизма, тем больше в их словах и поступках гуманитарного. И, главное, интересно, чем все закончится, и в чем все-таки смысл. Как в постмодернистском романе, который у нас почему-то до сих пор по традиции называется политикой.