Раньше были комиссары, теперь - менеджеры

Скорость получения информации становится выше скорости психических реакций, констатирует искусствовед Галина Трифонова.

Профессия искусствоведа часто воспринимается как абсолютно кабинетная и далекая от «сермяжной правды». С Галиной Трифоновой, ведущим искусствоведом областного Музея искусств, доцентом кафедры искусствоведения и культурологии ЮУрГУ, кандидатом исторических наук мы говорили не только о художниках. Некоторые ее суждения и оценки заставляют задуматься над тем, на что многим нынешним комментаторам жизни, так называемым экспертам, иногда не хватает элементарной широты взглядов. Эту широту, особую оптику человеку всегда давало искусство. Наш разговор - это и попытка оценить, насколько искусствоведческий инструментарий эффективен в описании текущей действительности. В чем, например, беда менеджера? Чем процесс получения знаний напоминает поход в супермаркет? Может ли власть быть неинтеллигентной? Сколько музеев должно быть в Челябинске, чтобы здесь жили полноценные люди? Наконец, что, по мнению искусствоведа и ученого, привело нас к кризису?

Специфический срез

- Галина Семеновна, в чем главная радость вашей профессии?

- Наверное, в ощущении наличия художественной среды. Это художники, которые активно работают и видны, неравнодушные художественные критики и зрители, конечно. Казалось бы, специфический срез, но он характеризует духовное состояние в городе.

- Каким образом?

- Мне кажется, художники заряжали. Не только в городе - в стране. В 60-е, 70-е, отчасти и в 80-е годы они были теми, кто, во многом, определял духовный градус общества. Люди ходили на выставки. Обсуждали. Удивлялись, если ты не был. Из других городов ехали! Я вспоминаю, как в 1979 году мы устраивали выставку Зинаиды Серебряковой. Привезли из частной коллекции семьи работы. А вещи были камерные - этюды, наброски. И живописные работы французского периода. Помню ощущение подлинности. Это не было нигде опубликовано, взято из живых рук. Очередь на выставку была на улице!

Интеллигент в супермаркете

- Что это была за публика?

- Разная. Преимущественно интеллигентная.

- Куда растворилась наша интеллигенция?

- Вот это да, большой вопрос… Социально она вроде бы существует. Но миссия интеллигенции ограничилась исполнением профессиональных обязанностей. А то ее духовное назначение, которое было всегда в России, сейчас не исполняется, мне кажется, совершенно.

- Почему?

- Сегодняшнее ее состояние приглушенности, притушенности от того, что начали сильно сомневаться в интеллигенции. Потом стали говорить, что она виновата в революции, потом - что не противостояла тоталитарному режиму. Думаю, это несправедливо.

- Это прошлое, а сейчас что?

- Сейчас все страшно индивидуализировалось. В зависимости от того, как человек для себя решает эту ответственность, он ей соответствует или решает «не обострять» - что, мол, от меня зависит? В итоге интеллигенция лишена какой-либо власти, даже своего мнения. Она позволила обрушиться результатам гигантского труда, которые были наработаны в прежние годы. Применительно к своему делу я воспринимаю это не просто как кризис, но и как потерю позиций в отношении к музею как к социальному институту. Нас обязывают лишь хранить госсобственность в виде произведений искусства, которые нам даны в «оперативное управление». Мы постоянно слышим, что музеи должны зарабатывать. Такая постановка вопроса совершенно не приемлема, странна и не имеет никакого основания. В законе о культуре прямо сказано, что музей - это некоммерческое учреждение.

- Это неудивительно, если во власти - некультурные люди. Не плохие, а просто некультурные.

- Это тоже очень важный вопрос. Ведь эти люди тоже входят сферу интеллигенции.

- Вы так думаете?

- Ну а как может быть власть не интеллигентной? Такого не может быть. Только интеллигент может занять руководящую должность. Это вопрос профессиональности. Люди, работающие в сфере управления обществом, должны быть профессионалами. Но профессионализм - во всех сферах - сейчас оттеснен, не ценится. Странным образом состояние нашего общества начинает напоминать коммунистическое времена. Раньше были комиссары. Теперь возникла фигура менеджера. Считается, что менеджер - это какая-то универсальная спецификация. А ведь существуют сферы, где этот менеджер должен быть, прежде всего, специалистом в своем деле. Я думаю, хороший профессионал будет лучшим руководителем, даже если у него не особенно развиты какие-то «менеджерские» способности. За счет знания предмета он поднимет дело значительно выше, чем абстрактный специалист по управлению.

- Перед глазами маячит пример А.Б. Чубайса, который руководит то приватизацией, то энергетикой, то нанотехнологиями… А чем все-таки плох менеджер?

- Менеджерская тенденция демонстрирует неуважение к человеку. А уважение - это не похвалы и грамоты. Уважение заключается в отношении к той компетенции, которой владеет человек. И он бывает-таки незаменим! Потому что есть разница между настоящим профессионалом и человеком, по верхам нахватавшимся.

- А в чем эта разница?

- Сегодня открываются великолепные возможности получить знания. Но принципиальной становится фигура получателя. Если это сложившийся профессионал - одно дело. Совсем другое - «пустой» человек. Скорость получения информации становится выше скорости психических реакций. В итоге информация не успевает быть глубоко осмысленной, пережитой, не становится созидательным багажом. Человек отдается этому потоку, но теряет способность глубоко чувствовать и переживать. А это и составляет богатство природы человека. Настоящие открытия только тогда и делаются, когда идеи проживаются. Вот этого проживания сейчас нет. Как в супермаркете человек набирает в корзину продукты, примерно так же, не меняя внутреннего качества, человек набирает информацию. И к 40 годам он все еще незрелый. И с интеллигенцией такое происходит в том числе.

Народ-младенец

- Надеюсь, эти наблюдения вы делаете не по своим студентам. Кстати, что за ребята сегодня идут на искусствоведение?

- Эти дети совершенно отличаются от всех других! Искусство - их выбор. Причем половина из них - «бюджетники», а половина учатся на коммерческой основе. Они, конечно, очень скоро понимают, что профессия не будет их сытно кормить. Но здесь другой интерес. Кстати, нынешние выпускники практически все разъехались, оценив ситуацию в Челябинске как очень неблагоприятную для искусства…

- А в чем может состоять «другой интерес»?

- Вы знаете, когда я поступала на искусствоведение в Ленинградский университет, конкурс на место составлял 30 человек. Искусство тогда выполняло схожую с религией миссию. В искусство шли с вопросами «Что есть человек?», «В чем смысл бытия?» Шли за вдохновением, желая оставить какой-то след на Земле. Искусство было реальной силой, которая спасала людей, показывала, что жизнь небессмысленна, что она имеет свою красоту. Человека искусство сохраняло. После войны и особенно в 60-е отмечался всплеск интереса к искусству. И я считаю, что это вообще была высокая точка развития отечественного духа.

- Народ впервые за долгие годы стал сытым, появился интерес к другому?

- Нет, нет… О сытости очень трудно говорить. У нас вот художник Николай Аникин так и не был «сытым» вплоть до смерти в 1998 году. Многие художники и писатели так жили. Не с сытостью связано. Я считаю, что эти вещи абсолютно не соприкасаются. Сытый человек ничего не создаст. В этом есть какой-то сон тела. Напротив, сытость привела нас как раз к кризису. Люди перестали что-то искать. Им дали очень упрощенную модель бытия: евроремонты, кредитные машины, земельные участки. И это начало работать как вирус. А нам в России это в принципе несвойственно. Человек что-то набирал, но вскоре тоска наступала, заедала его: «Зачем?»…

- А что происходит в это время с искусством?

- Естественно, искусство не может соперничать с бытом. Оно просто в этой категории не выступает. Искусство отступает и дает наиграться этому превратившемуся в младенца народу, натешиться. А когда народ поймет, как много он утратил за время этих игр, что надо вернуться к себе, вот тут и возникнет для него искусство, которое не обрушилось - вот оно, стоит и ждет. Музей в этом смысле - как некая его аллегория. И музей не должен никаким образом отступать перед этим состоянием общества. Он обязан сохранить свою природу. И ни в коем случае не делать уступок, исключая из своей модели то, что собственно музей и составляет. А это не только обеспечение сохранности. Здесь и собирание, и наука, и просвещение.

- Я бы не сказал, что в будние дни в картинной галерее не протолкнуться. Вас лично это задевает?

- Зрителей немного, но вы знаете, какую потрясающую книгу отзывов мы привезли из Третьяковки, где представляли наши лучшие работы в рамках проекта «Золотая карта России»! А какие замечательные отзывы на западноевропейскую экспозицию в нашем собрании! Ценности существуют, но на то, видимо, они и ценности, что не для повседневного потребления. А народ рано или поздно в музеи вернется, я уверена…

«Мне все в нем интересно»

- Благодаря научно-исследовательской работе музея и значительной мере лично вашим усилиям в культурный оборот Челябинска вернулись и заняли подобающее место значительные, но почти забытые имена. Вот даже появилась улица имени Николая Афанасьевича Русакова. Вы, кстати, были на ней?

- На улицу художника Русакова меня пригласили маленькой выставкой на открытие дома ветеранов. И я готова была участвовать в создании небольшого музейчика там… Чувство участия искупает все труды. Я испытала такое чувство, когда мы делали ту же «Золотую карту» в Третьяковке. Треть экспозиции составили работы Н.А. Русакова. Для нас это художник, по сути, единственный в начале ХХ века, который связывает нити столичной культуры и челябинской. Мне было интересно, как его воспримут в Москве. Замдиректора Третьяковки по научной работе Лидия Ивановна Иовлева, очень опытный человек, сказала о Русакове: «Художник очень интересный. Даже не знаю, какой бы части его творчества я отдала предпочтение - Востоку или вещам 30-х годов, которые он писал на Урале». Сотрудники Третьяковской галереи предложили в 2010 году сделать его персоналию в выставочном зале в Малых Толмачах, где они публикуют неизвестных, забытых художников. Хотя это сложно сейчас - помогли бы спонсоры…

- История с Русаковым и многими другими замечательными нашими художниками прошлого, на мой взгляд, чрезвычайно важна еще и вот почему. Если бы мы о них не знали, то Челябинск, Южный Урал представлялся бы местом пустым в прошлом, где ничего не может вырасти и сегодня…

- Когда мы пришли в музей, 1920-х годов ведь не было совсем, а 30-е были представлены лишь соцреализмом. Да, было такое ощущение, что все происходило лишь столицах. Мы начали возить оттуда художников «тихого противостояния» идеологическому в искусстве 20-30-х годов. Когда «копали» в мастерских художников на Масловке, возникло любопытство: а что у нас в это время было? В 1980 году искусствовед Леонид Байнов организовал выставку «Старые мастера» в Выставочном зале Союза художников. Так равновесие начало выстраиваться. В Челябинске полноценная художественная жизнь началась в начале ХХ веке. И этот пласт существует.

- Трудно не сравнивать его со столичным уровнем?

- Здесь не должно быть никакого профессионального снобизма. Этому хорошо способствует погружение в процесс текущего искусства. Вот передо мной живой художник. Мне все в нем интересно. Что он собой представляет? Что в себе несет? Как понимает искусство? Человек творческий самоценен, где бы он ни находился - в столице или на маленькой станции. Этот интерес помог нам открыть старых мастеров…

Спеленутый великан

- Я помню одну ваш идею - создать Музей Н.А. Русакова…

- Не только его персональный музей, в Челябинске нужно открыть несколько музеев! Нужен музей искусства ХХ века, музей челябинских художников. Была возможность сделать мемориальный музей-мастерскую Василия Неясова. Он построил своими руками дом-мастерскую. А мечтал создать целую коммуну художников. Много работ написал, а энергии хватало еще и на окультуривание среды…

- Легко представить, что нам на это скажут люди, которые «хорошо считают деньги»… А как бы вы аргументировали необходимость новых музеев в Челябинске?

- Есть реальная потребность сохранить ценное, и так, чтобы оно не было под спудом. Чтобы человек выстраивал для себя внутренне, духовно непрерывную картину бытия. Я поздний ребенок, и передо мной - целый век. Я знаю, как страдали мои родители в первой половине ХХ столетия. Я работала и дружила с шестидесятниками. А сейчас удивляюсь XXI веку. Но у некоторых людей не было таких возможностей. И они могут достроить картину бытия только за счет приобретенного опыта - через искусство. И в этом будет их полноценность как личностей.

Сколько лет существует музей, а у нас ведь нет постоянной экспозиции ХХ века - ни страны, ни региона. Я считаю, это просто культурная катастрофа. Людям легко расставаться с этим местом, не зная, что здесь происходило. Они не знают отечественное искусство, потому что не могут поехать в Третьяковку. Это ущерб историческому сознанию, личностному мироощущению. Неполноценных людей растим! Я считаю, что наш художественный музей не выполняет свою функцию. Не по своей вине. Он все еще, как великан, спеленут. Временно выбранное в 1952 под галерею здание не дает возможности показать людям все наше богатство. А ведь мы же такие сокровища имеем!..