Дивный женский пол и Рулетка милосердия

Медиазавод представляет два новых рассказа Владимира Потапова

О, слабый дивный женский пол!

- Не отдам! - решительно заявила она, не прекращая мыть посуду. - Это мне выделили землю! По закону! И пошли они все, куда подальше! Ишь, озлобились… Соседство со мной не нравится… Ну, и сваливайте сами! Понаехали здесь, пока меня не было!.. Лимита! Чужое вздумали делить!.. Не дам! Ни одной сотки не дам! Мне, вон, семью, ораву целую кормить надо! А родственники еще понаедут?! Где я их определять буду? Не отдам! - Она вытерла руки о передник, соизволила повернуться к мужчинам, сидящим за круглым столом. - Поняли? Не отдам! Не-от-дам! Свободны все!..

Проснулась. Тревожная, взволнованная. Вспомнила сон. Перебрала по памяти фразы, интонации, движения. Проанализировала. А что… все верно… так и надо… Успокоенная Голда Мейер повернулась на левый бок и заснула.

Мария проснулась от острого удушающего запаха.

- Вань! Вань!- затормошила она мужа. - Вставай, Вань!

Тот сел, не открывая глаз.

- Чего?.. Сколько времени?

- Пять уже!.. Вань, вставай! Пахнет чем-то! Вставай! Горим!

- Рано… в шесть часов… в шесть… вставать… месить…- забормотал, как помешанный, муж и вновь рухнул головой на подушку.

- О, Господи!..- чуть не взвыла Марья. Отбросила одеяло и поспешила из спальни. Амбре неслось из кухни. Она включила свет.

Опара, источая кислотный аромат, замаскировала и кастрюлю, и плиту. Мария охнула. Намочила ладошки и принялась упихивать субстанцию в кастрюлю.

- Господи! Да что он за дурак-то такой?!- чуть не плача думала она, дубася кулаками тесто. - И ведь дождался вчера, ирод, пока усну!.. Устроил мне, называется, женский день… Небось, испечь что-нибудь хотел… Чтоб уж сразу всю семью в больницу с несварением… И будильник на шесть поставил!.. Что ж так ноги-то мерзнут?.. Фу-у, все, кажется…

Вытерла руки, огляделась. На покрытом праздничной скатеркой столе лежала книга, «Мужчина на кухне», раскрытая на «Торты. Пирожки. Выпечка». И даже один пунктик подчеркнут.

К дрожжевому запаху примешался какой-то еще, еле уловимый, сладостный. Она подняла тревожно глаза. На телевизоре, в вазе, стояла одинокая ветка мимозы. Мария отчего-то засмущалась своего утреннего вида - и ненакрашенности, и смятой ночнушки, и босых ног… Прошла в ванну, одела халат, тапочки, причесалась и лишь после этого подошла к вазочке. Осторожно вдохнула мимозный аромат.

- Дурачок ты у меня, Ванюшка… - замирая, подумала Мария. Кольнуло что-то за грудиной. - Рублей триста, поди, заплатил за веточку… Дурачок… Еще раз вдохнул а- и направилась к плите: печь коржи к празднику. А улыбка так и осталась на лице.

- Ритка-дура! Ритка-дура! Чугуняка!- кричали издали кривляясь ребятишки. Она, еле сдерживая слезы, поплотней прижала к груди игрушки: лопатки, совочки, ведерки… Обернулась. Мальчишки опасливо отскочили подальше.

- Сами дулаки!- крикнула им в ответ она. – Я и лисапед отбелу у вас! Дулаки!- и пошла дальше.

- Чугуняка, чугуняка!..- донеслось в спину, но все тише, тише… Отстали.

Она открыла глаза. Зевнула. Зябко передернулась. Холод, как в Тауэре. Надо сказать Балтимору, чтобы дополнительное одеяло завтра выдал. Ну, ничего, потерпим… Лицо ее посуровело. Те, с игрушками, поутихли. И эти, горлопаны шахтерские утихнут. Подождать надо. Ждать и терпеть. «Железная» Маргарет повернулась на правый, захолодевший бок. Смежила веки и приказала себе: «Спать. Полтора часа» За окном серел и моросил восход.

Она с неудовольствием оглядела свою располневшую фигуру. Господи! Пора на диету переходить. А то одно мучное: 5 злаков, 7 злаков… Надоело! Этому-то что… все подряд мечет, клетчатку пополняет, а мне зачем?.. Располнею, зацеллюлитю - через месяц и не посмотрит на меня. Она поправила охапку пахучего сена под головой, легла на спину.

Предзакатное солнце окрасило малиновым нежную бархатную кожу. Она сладостно и томно - до хруста в костях - потянулась.

- А не перейти ли мне с завтрашнего дня на яблочную диету? Интересно, как мой воспримет?.. Не траванулся бы… С другой стороны: не отведаешь - как узнаешь, что вкусно? Решено! Завтра! Пригревшийся в кущах ужонок тихонько и согласно прошипел в ответ. Ева заснула с лукавой улыбкой на устах.

Красно-белая рулетка милосердия, или Васька-ублюдок

- Катюш, ты мне одного мясного положи! Что эта вермишель?.. Не будет она ее… Не жадничай. Или давай - я сама наберу?..

- Нина Петровна, да наберу я!.. Покурите пока, я вынесу…

Нина Петровна, зам. главного бухгалтера завода, вышла в вестибюль у входа в столовую, закурила.

Почти весь отдел после обеда стоял здесь же, дымил вовсю, судачил. Обновки, сплетни, вчерашние сериалы, семейные дела… Бабий бухгалтерский контингент. Пятница. Предвыходное приподнятое настроение. Она до того увлеклась разговором, что посудомойке Катерине пришлось ее окликать дважды.

- Вот… одни тефтельки и котлетки… - подала она Нине Петровне туго набитый пакет с объедками. - Хватит столько?

- Хватит, хватит. - Нина Петровна затушила сигарету. - Подержи пока, я оденусь. – Сняла с вешалки шубу, приняла пакет и вышла из здания.

Январское солнце лупило холодными яркими лучами по слегка закопченному снегу, по громадным окнам офисного здания, по блестящим фигурам ледового городка. Широкая натоптанная тропинка вилась меж голубых сосенок к бетонному заводскому забору. Вдоль всего забора тянулись деревянные короба теплотрассы.

- Жужка! Жужка! - громко позвала женщина. В коробе громко зашумели. Изнутри просунулась лапа и сдвинула в сторону закрепленную на одном гвозде доску. Затем наружу вылезла белоснежная кудрявая собака средних размеров. Широко зевнула, потянулась всем телом и, виляя хвостом, засеменила к Нине Петровне.

- Жужка, Жужа…- Та присела перед ней, погладила по лобастой морде. – Умничка ты моя… Красивое лицо Нины Петровны раскраснелось на морозе. Серые добрые глаза счастливо блестели. - Ничего, девочка, скоро весна, потерпи… А ладошка в перчатке все гладила и гладила собаку. - Кушать сейчас будем. Женщина достала из пакета глубокую разовую тарелку, вывалила в нее горкой обеденные остатки. - Кушай, кушай, родная…

Поднялась, закурила и засмотрелась на собаку. Пушистая белоснежная дворняжка принялась за еду, аппетитно облизывалась и преданно и тревожно посматривала на благодетельницу.

- Кушай, кушай,- успокоила та ее. Взглянула на часы. 15 минут до конца обеда. Пора идти.

Погладила на прощание собаку.

- Кушай, Жужа, кушай. Завтра еще принесу… Не спеша направилась к офису, с наслаждением вдыхая морозный воздух. Но вдруг, шагов через тридцать, услышала позади шум. Оглянулась - и опешила!

Невысокий мужичок в какой-то клоунской ярко-красной рваной куртке пытался веткой отогнать Жужу от чашки. Та, заливаясь визгливым щенячьим лаем, не отступала и прыгала вокруг. - Откуда он взялся, бомжара?! Вот ублюдок! Нина Петровна не раздумывая бросилась назад. - Ах, ты, гад!- закричала еще издали. –Вот сейчас охрану позову! Будешь знать!.. Ах, ты, паскудник!!! И лишь когда мужичок как-то неловко, прихрамывая, побежал от нее, она увидела, что это мальчишка лет десяти – двенадцати. Он с трудом вскарабкался на теплотрассу и исчез за коробом.

А она, подбежав, еще долго, для устрашения, кричала ему вслед: - И не дай Бог еще раз здесь появишься! Сучонок такой - собаку обижать!.. Ты смотри, что делает!.. Нанюхаются клея - и ничего не соображают! Сейчас же охране скажу, чтобы все дырки заделали! И собак спустили! Штаны порвут - мало не покажется! Не дай Бог, еще раз увижу! Кушай, Жужа, кушай, не бойся, не тронет он тебя. Заберут его в милицию сегодня… не бойся… Пусть ночку в камере поночует, посмотрит, как это… Кушай, кушай, родная.

Нина Петровна решительно двинулась к зданию управления. - Николаич! - уже с порога стала напористо выговаривать начальнику охраны. – Что у тебя творится?! Что за бардак? Бомжы, пацанва какая-то шляется по территории! Обнаглели! При мне один чуть Жужу до смерти не забил! Вы-то куда смотрите, охрана?! Камеры везде понавешали, а ни черта за порядком не следите! Посторонние везде!..

- Ой, Петровна, я тя умоляю… - Николаич аккуратно поставил на подоконник стакан с горячим чаем. - Не кричи. И так с похмелюги башка болит. Чего ты там увидела? - Я тебе говорю: шляются у тебя всякие по территории! - в голосе у Нины Петровны уже не было никакой злости, лишь горечь да раздражение. Да глаза смотрели грустно и укоризненно. – Жужу мою чуть не убили… Пацан какой-то, лет десяти. То ли обкуренный, то ли клея нанюхался…

- Ладно, не боись… Пересменка будет - просмотрю записи на камерах. Ребятня - они куда хошь залезут… Серега!- крикнул он в караулку. – По периметру пройдись, посмотри, может, где дырку новую отыскали?.. А ежели через забор перемахнул - чего здесь сделаешь?.. Ток, что ли, по «колючке» пускать?..

- И пускайте! Трахнет одного - мало не покажется! И другим урок!..

- Нельзя,- Николаич потрогал стакан тыльной стороной ладони. Горячо пока. – Нельзя, - повторил он. – Много сейчас мелюзги бездомной стало. Вот, ежели поймаю,- задницу надеру. Да в «приемник» сдам… Нина Петровна утвердительно кивнула головой, будто точку в разговоре поставила. И вышла: до конца перерыва оставалось три минуты.

Утром, незадолго до работы Нина Петровна поспешила к охранникам. - Ну, как?.. Нашли?- запыхавшись, поинтересовалась она от дверей. Николаич стоял у окна и смотрел на заводской двор. Обернулся. - Вон он… твой…- почему-то угрюмо ответил он, кивнув на улицу.

Нина Петровна, цокая каблуками по паркету, подошла.

У теплотрассы стояла «скорая помощь». Два санитара поднимали носилки с лежащим на них телом и пытались втолкнуть их в машину. Носилки цеплялись колесиками за что-то, невидимое отсюда. Из-под простыни выпала безжизненная ручонка в ярко-красном рукаве, переломилась неестественно в суставе, закачалась на весу. Рядом прыгала Жужка, стараясь достать языком до ладошки.

- Вместе они жили,- глухо говорил позади Николаич. – Доктор говорит: на одной лежанке спали, друг к дружке жались… Он его оттуда кое-как вытащил - Жужа не давала. Да и закостенел весь за ночь… Переохлаждение, доктор говорит… Ночью в Фатеевке авария была, трассу отключали… Замерз малец… Доктор говорит: ежели б сытый был, может, и выжил бы, а так… Калорий не хватило… Ты смотри,- горько усмехнулся он. -Говоришь, жратву не поделили, а друг дружку грели… Васькой звали… - Вздохнул тяжело. - Ладно, пойду я, следователь, поди, заждался…

А Нина Петровна, обхватив горло ладонью, не отрываясь, смотрела сквозь промороженное по краям стекло на белоснежную кудрявую собаку, пытающуюся лизнуть ледяную мертвую ладонь незнакомого Васьки.