Продолжая прославленные романы

И ведь когда сами авторы продолжают свои популярные книги, то это кажется разумным. А что движет теми, кто домысливает чужие произведения? Кто-то занимается стилизацией, удлиняя и изгибая известные сюжеты, кто-то заполняет лакуну, зияющую после окончания некоторых книг. Ну а некоторые сочинители не в последнюю очередь наслаждаются отраженными лучами чужой славы.

Дж. Д. Калифорния. Вечером во ржи. 60 лет спустя (2009)

Продолжение романа Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи» в чем-то похоже на фанфик – творение фанатов по мотивам любимого произведения. Правда, фанфики предназначены для некоммерческого распространения, в основном внутри сообщества. А текст шведского писателя Фредрика Колтинга (он скрылся под псевдонимом Дж. Д. Калифорния) адресован широкой аудитории. Стало быть, и спрос другой.

Интерес к продолжению подогрел скандал. Адвокаты Сэлинджера за полгода до его смерти успели обвинить Колтинга в плагиате. В итоге после суда литературный домысел запретили распространять в США и Канаде, разрешив издание в других странах.

Новая история начинается с бесцельного побега 76-летнего К. (в романе он соотнесен с Холденом Колфилдом) из дома престарелых. Главный герой Сэлинджера – фигура страдательная и мучительно рефлексирующая. В продолжении Холден мало внутренне изменился за 60 лет (он даже чувствует себя младше своего сына). Шведский писатель попытался стилизовать и его речь, а также подверстать поступки под тот же самый характер.

Хотя К. уже не видит вокруг «одну сплошную липу», его действия как и раньше не соответствуют окружающему порядку. Автор показывает, что разница между детьми и стариками не так уж велика (правда, эта идея достаточно избита). Особое место в продолжении занимает игра «персонаж – автор», в которой писатель (якобы сам Сэлинджер в курсиве) хочет уничтожить героя. Затем, правда, он меняет намерение, когда встречается с К. лицом к лицу в своем доме в городке Корниш.

Львиная доля повествования строится по принципу «что вижу, то пою». При этом описания часто блеклые, а ситуации незатейливые. В то же время удачно выведен новый теневой персонаж – девушка Чарли, влюбившаяся когда-то давно в К. его ученица. Она выступает как ангел-хранитель, спасая ведомого автором на смерть героя. Но неожиданно ее амплуа меняется, когда она устраивает перед К. постельную сцену (возможно, в его бреду).

Роман заканчивается двусмысленно: К. встречается с сыном, но перед этим падает в пропасть (опять бред?). А ведь именно от нее он хотел в юности оберегать резвящихся детей. Предложенных вариантов некоторых эпизодов книги хватило бы на несколько фанфиков. Но для добротного продолжения творение Колтинга явно не дотягивает.

Марианна Грубер. В Замок (2004)

В конце незаконченных романов Франца Кафки будто выведено невидимыми чернилами «допиши меня». Хотя некоторые исследователи справедливо замечали: недосказанность эта глубоко закономерна. Так что домысливать тексты можно разве что из любви к симметрии и нелюбви к фигуре умолчания (пусть в данном случае и непредумышленной).

Как известно, в «Замке» недостает последней главы. Однако Кафка рассказал своему другу и душеприказчику Максу Броду, что землемер в итоге умирает, так ничего и не добившись. И только после кончины из Замка придет для него разрешение на проживание в Деревне, да и то на птичьих правах.

Австрийская писательница Марианна Грубер в отличие от предыдущего продолжателя Колтинга получила известность задолго до издания романа «В замок». Часть ее произведений удостаивалась различных наград. Поэтому взявшись за реконструкцию известнейшей книги 20 века она, конечно, рисковала. К тому же сакральное (в культурном и отчасти идейном смыслах) значение оригинала могло придать продолжению лишь статус литературного апокрифа (в лучшем случае).

В итоге Грубер создала параллельное повествование. Роман словно начинается заново: К. просыпается в замерзшем коконе из одеял и шкур (отсылка к новелле Кафки «Превращение»), у него амнезия. Поэтому личность героя разделяется на две части. Начинается припоминание прошедшего, новые попытки проникнуть в Замок и взаимодействие с уже знакомыми героями.

Как это ни удивительно, но К. все-таки в Замок попадает. Однако тот оказывается пуст. Жители Деревни также покидают свои дома, а герой остается один с осознанием своего поражения. Такой финал тоже неоднозначен и его можно трактовать как аллегорию чего-то вечно ускользающего. Грубер же разжевывает все непонятки, а затем влагает их в уста читателя. Она даже объясняет, что Замок – это «символ безоглядного желания, которое в миг исполнения оказалось неисполнимым». Парадоксальный парадокс!

В послесловии писательница дополнительно разъяснила религиозный подтекст. И если оригинал исследователи трактовали по-разному, то в данном случае альтернатив не остается. Удивительно, что герои стилизации часто употребляют слово «абсурд», как спящие, которые знают во сне, что они спят. Из-за муссирования такого определения исчезает и таинственность текста.

По большому счету исходный роман в такой же степени можно назвать абсурдным, в какой экзистенциальным или даже реалистическим. В любом случае, оригинал шире всех оценок и определений, иначе бы он не резонировал так сильно со своей эпохой. А творение Грубер представляет ладно скроенное воплощение узкого спектра трактовок.

Грэм Грин. Монсеньор Кихот (1982)

«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» – это, как известно, причудливая надстройка над традицией рыцарского романа. Так что домысливая Сервантеса, писатели обречены на создание стилизаций изощренной пародии. К роману обращался тот же Кафка, выведя в своей миниатюре Дон Кихота в роли беса Cанчо Панса (по сути, галлюцинации). Борхес обыгрывал историю уже в постмодернистском ключе, выходя на больную тему «автор и произведение».

Политизированный, но от того не менее интересный Грэм Грин создал пастиш, то есть деформированную и акцентированную копию оригинала. Волею судьбы в бесцельное паломничество отправляются священник (он сам считает себя потомком Кихота) и экс-мэр городка Эль-Тобосо, проигравший выборы. Правоверный католик и убежденный коммунист выясняют, что у них намного больше общего, чем они думали раньше.

Легкое очарование короткого романа основано на противоречивых диалогах. Спутники пьют много вина, размышляют о космонавтах и архангелах, Дьяволе и Сталине. И, конечно, спорят о религии как опиуме для народа. Причем выясняется, что в момент написания это сравнение имело несколько другой смысл, поскольку и опиум имел другой статус. Монастырь сравнивается с публичным домом (и в том, и в другом можно находиться инкогнито). Монсерьор Кихот объясняет Троицу экс-мэру через три бутылки вина. Но потом корит себя за ересь, поскольку сопоставляет Святой Дух с неполной бутылкой.

В романе Грина сохраняется трагикомическая направленность оригинала (с упором на трагедию ближе к концу). Можно встретить и немало сопоставлений. Например, спасение грабителя в «Монсеньоре Кихоте» явно отсылает к эпизоду с галерными рабами у Сервантеса. Сквозной идеей романа стала максима: вымысел неотделим от того, что называют правдой. А догматы идеологий (будь то религиозных или политических) трещат по швам под напором жизни, причем даже внутри условного художественного мира.