Ушковы — тогда, теперь, потом…
Александр Михайлович Ушков мне интересен тем, что он - один в ряду своего рода, история которого - это история России в ХХ веке. Чтобы понять свой народ, ему надо понять свой род, а это не безликая масса, а живые люди, и сам он - один из них.
- Александр Михайлович, вы написали и издали несколько книг, в которых попытались проникнуть в свое прошлое, в историю своего рода. Что вы там обнаружили, что выяснили?
- Я обнаружил в облике своих пращуров очень стойких, мудрых людей. В корнях я уралец. Мои прадеды из поселка Баранчинский. Это поселок на реке Баранча, притоке реки Тагил, один из заводских поселков демидовского времени. Районный центр - Кушва.
Мой прадед по отцовской линии Константин Иванович Ушков, рождения 1840 года, работал в Елабуге на фабрике, где получил квалификацию красильщика тканей, и оттуда подался на Урал. У него были какие-то деньги, к ним он взял ссуду и построил дом. Этот дом стоит до сих пор. В нем родились мой дед Григорий Константинович, мой отец Михаил Григорьевич.
- А вы?
- А я родился невдалеке, в Чусовой, в 1929 году.
- Как ваш род развивался? Он набирал силу, множился или дряхлел?
- Объездив многие города Урала, мои родители в 1933 году приехали в Челябинск. Сначала мы жили в круглой гостинице, в комнате вчетвером. Через какое-то время переселились в двухэтажные дома против «Детского мира». Напротив стоял костел, видный из моего окна. Квартира была трехкомнатной, но одну из них занимала соседка. Удобств - никаких.
Мой отец, первый комсомолец Баранчи, потом - член ЦК комсомола, в Челябинске работал уже в горкоме партии.
- То, что ваш отец вступил в комсомол, а потом в партию, - это логично?
- Я думаю, логично. Потому что это было веление времени. Будучи внуком очень верующего человека - лесника Семена Акинфьевича Бабушкина, отец пошел вразрез с дедом, несмотря на то, что любил его с детских лет. В 1917 году отец вместе с другими юношами 14-15 лет с церковной ограды кричал: «Долой царя!» А дед был, безусловно, за царя. За царя он и погиб.
- Значит, дети пошли другим путем. Они угадали время или сделали глупость?
- Я считаю, они угадали время. Мне кажется, если бы потом не было революции, тот патриархальный быт и то патриархальное производство долго не протянули бы. Я думаю, без того рывка, который произошел после революции, Россия много потеряла бы.
- Значит, вашему отцу пришлось преодолеть сопротивление деда, отца, родственников, всего окружения?
- Особого сопротивления отец не испытывал. Дед работал на заводе, был слесарем высокой квалификации, к выбору сына отнесся нейтрально. А отца, молодого парня, захлестнула комсомольская волна, и он ушел - комсомольский вожак в Тагиле, в Екатеринбурге и дальше… Этому способствовало то, что он рос в семье, в которой грамотность была довольно высокой. Прадед выписывал газеты, журналы.
- Ваши предки пострадали от советской власти?
- Никоим образом. Пострадал только Семен Акинфьевич Бабушкин. В 1918 году Колчак занял Баранчу, и дед Колчака приветствовал как защитника монархии, а большевиков - ругал. Но полк «красных орлов» из Питера выбил колчаковцев, красные деда забрали в Кувшу, и там он пропал.
- Александр Михайлович, если бы не 1917 год, ваши предки, люди устроенные, зажиточные, владельцы больших домов, другой собственности, жили бы, поживали, рожали детей, внуков… Разве не так? Революция им ни к чему.
- Может быть, и так. Но нельзя сказать, что революция в Баранчу пришла исподволь. Пропаганда новой жизни нашла живой отклик у баранчинцев, и они поддержали советскую власть. Что было бы без революции - не знаю. Думаю, наступил такой этап, когда страну надо было встряхнуть. Потому Октябрь и поднял волну энтузиазма. Во всяком случае, я, а мне уже 83-й год, себе другой жизни не хотел бы.
Как нас родители воспитывали? Не так, чтобы во что бы то ни стало обогащаться. Не так, как обогащаются теперь. Да, прадед был лесником, и он построил просторный дом. Но в одном из своих писем он наставлял старшего сына так: никому не грешно честно зарабатывать деньги, но без того, чтобы все тащить на себя.
В Баранче дом прадеда Константина Ивановича стоит до сих пор. В нем долго жил папин брат Сергей с семьей. Его жена была директором школы, депутатом областного совета. Потом в доме остался их сын, но он вскоре уехал, и мой двоюродный брат продал дом приезжим людям.
- Значит, в том доме жили не чужие люди? И он не был отобран?
- Нет.
- А дом лесника?
- Он пошел по рукам. Внучка деда подалась в Каховку, дом продала посторонним людям.
- Значит, советская власть ничего у ваших предков не отнимала?
- Нет.
- Значит, ваши предки не считались в Баранче богатыми людьми?
- Богатыми не считались. Таких, как они, было немало. Но и бедными не были. Не внизу, а в местной элите.
- Теперь, Александр Михайлович, поговорим о вашем отце.
- Случилось так, что за ним тянулся шлейф его якобы зиновьевского прошлого. Попал как бы в оппозиционеры. Он оставался членом ЦК комсомола, участником съездов, по поручению партии уехал из Екатеринбурга - то секретарем горкома партии, например, в Серове, то секретарем парткома крупного завода. И в Челябинске в 1934 году, после убийства Кирова, вспомнили «оппозиционную» историю отца, слушали его персональное дело. И уволили из обкома. Он ушел на ЧТЗ, где проработал до конца жизни. Университетов отец не заканчивал, за плечами были только церковно-приходская школа и Кушвинское реальное училище, но много занимался самообразованием. Это был очень эрудированный, начитанный человек. Сестра опубликовала письма отца к ней, по ним легко судить, что он за человек.
- Ваша сестра Ольга Михайловна работала в Челябинске секретарем райкома партии?
- Да, Центрального района. Таких семей, как наша, немного. Нас было четверо детей. Все - с высшим образованием. Все до сих пор живы. Два брата и две сестры. Ольга с 1926 года, я - с 1929 года, Нина - с 1934-го и Валентин - с 1940 года. Мы подсчитали, что род Ушковых разросся до 34 человек. В год 100-летия отца мы собрали весь свой род, хорошо почтили родителей, посидели, повспоминали, попели, потанцевали… Это был вечер, посвященный родителям.
- Когда умер ваш отец?
- В 1992 году, на 89-м году жизни. В последние годы он был на ЧТЗ председателем совета ветеранов. Один из лучших пропагандистов. Вообще - оратор.
- Александр Михайлович, теперь поговорим о вас. Как складывалась ваша жизнь?
- Традиционно. Городской мальчишка. Родители на работе, мы дома или во дворе. Четыре класса закончил перед самой войной. Получил похвальную грамоту. А дальше - война. Продолжал учиться. Я хорошо помню Челябинск довоенный. Вплоть до конных привязей на Площади революции. Пожарка, каланча. Город - одноэтажный. Только кое-где в два этажа. Когда началась эвакуация, нас в квартире было уже не семь человек, а семнадцать. Свет отключили. Оставался только водопровод. Поставили буржуйки, вывели в окно трубу. А еще в кухне печка, ее топили. Время было голодное. И как раз тогда я занялся «предпринимательством». Чистил сапоги. Учеба, работа по дому - уголь принести, дрова, выучить уроки, а потом - чистить сапоги.
- Сапог тогда было много…
- Много. Десять рублей - сапог, пять рублей - ботинки, а пыль смахнуть - три рубля. Или закурить. Уже тогда самокрутки крутили. Иногда удавалось за два-три часа заработать 400 рублей. А это - полведра картошки. Ведро картошки на элеваторном рынке стоило 800 рублей. Булка хлеба - столько же. Я сам был всегда голоден. А чисткой сапог мог подкормиться и кого-то в семье подкормить. А если удавалось выпить поллитра топленого молока с пончиком - высшее блаженство.
Я рано увлекся охотой, поскольку и прадед, и дед, и отец - все были охотниками. Когда война закончилась, отец купил мне ружье, и я начал самостоятельно охотиться. Охота была не только увлечением, но и промыслом. В сезон мы добывали много дичи, что было подспорьем в питании. Самим хватало, а что-то оставалось для рынка. Я многим увлекался. В 1944 году получил третью категорию по шахматам. Шахматы меня сопровождали почти всю жизнь. Каспаров, ударившийся в политику, отвадил.
- А институт вы, конечно, выбрали технический?
- Я сразу знал, что пойду учиться на инженера-механика. Характер у меня конструкторский. Я рано освоил топор, пилу, ножовку, сам мастерил самокаты на шарикоподшипниках. Однажды сделал самокат на четверых. На нем спускались с горы от улицы Тимирязева к «Детскому миру». Ее как раз тогда заасфальтировали. Такое было воспитание в семье - все должен уметь.
После института, а к тому времени я женился на девушке по имени Воля, и с ней, с доктором Волей Владимировной, живем уже почти 60 лет, - получил направление на завод № 254. На «Сельмаш». Я был доволен: в институте мы изучали сельхозмашины. Тогда я не знал, что «Сельмаш» - завод оборонный и далекий от сельского хозяйства. Считаю, что мне на заводе сразу повезло, потому что направили в инструментальный цех. Это очень полезно для инженера. Через два-три года директор Анатолий Максимович Курдюмов перевел меня на технологию. Потом - председатель комитета профсоюза завода, пять тысяч членов профсоюза. Потом, через два года, - секретарь партийного комитета завода. Потом Леонид Петрович Минакин пригласил в райком, вторым секретарем. Стал вникать в промышленность всего Ленинского района. Работал с такими директорами, как Осадчий, Самарин, Пихуля. Потом, через три года, - горком, заведующий промышленно-транспортным отделом. Это уже 1971-1972 годы. Диапазон расширился. А директора какие! Тулин, Гусаров, Зайченко… Еще два года прошло. Вызывает меня в обком Василий Владимирович Меренищев: «Ты хотел бы вернуться на завод?» «Конечно, это же мой родной завод». И сам поселок Сельмаш был мне родным. Там друзья мои, знакомые. Я и не уезжал оттуда, там жил. Два года - главный инженер, четыре года - директор завода. Нормально работали. Конечно, были и упущения, ошибки, но люди о том периоде отзывались неплохо. Казалось, что теперь я на месте, лучше не надо. Но звонит секретарь обкома партии Михаил Гаврилович Воропаев: «Зайди ко мне». Я приехал, и он мне говорит: «А ведь мы тебя на завод специально направили. Чтобы как следует обкатать и взять в обком. Как ты?». «Конечно, мне жалко будет расставаться с заводом, но если считаете нужным…». Утвердили меня заведующим промышленно-транспортным отделом. И я почти восемь лет курировал, командовал, руководил машиностроением области, а это 33 завода, начиная от ЧТЗ (52 тысячи работающих) и кончая, например, Нязепетровским крановым заводом или Ашинским свето-техническим.
- Впечатление такое, что кто-то следил за вами.
- И заметьте, я ни разу никого не просил дать мне работу. Работа меня сама находила. Правда, всякий раз, когда меня переводили на партийную работу, я много терял в заработке. Да и директором завода зарабатывал не больше всех.
У меня были друзья из рабочих. Например, Коля, питерский парень, которого вывезли к нам из блокадного Ленинграда. Или второй - механик Михаил Иванович Устинов. По зарплате они не отставали от меня. У директора оклад 330 рублей, а мой Коля, Николай Михайлович Артемов, слесарь-лекальщик высочайшей квалификации, свои 350 рублей зарабатывал. Правда, у меня зарплата была все-таки несколько выше из-за премиальных. А сейчас как? Какой разрыв?
- Свою карьеру вы так и закончили в обкоме?
- Нет. В 1986 году случился у меня конфликт с секретарем обкома, о котором здесь вспоминать не стану, и меня перевели на профсоюзную работу.
- А на пенсию когда вышли?
- В тот же год и день, когда мне стукнуло шестьдесят. Это как раз время, когда началась прихватизация.
- Александр Михайлович, теперь - самое главное. Развалился Советский Союз, рассыпалась КПСС. Все происходило на ваших глазах. Вы все видели изнутри. Когда вы начали улавливать сигналы неблагополучия?
- Я их начал улавливать еще до Горбачева. Нас очень тяготила затянувшаяся геронтократия. И когда появился Горбачев, мы надеялись на благоприятные перемены.
- А в самом обкоме?
- В обкоме? Как заведующий отделом я написал две докладные Воропаеву. О том, что в промышленности нет заинтересованности в повышении производительности труда. Михаил Гаврилович хорошо меня принимал, я ему оставлял свои докладные, и на этом все заканчивалось.
- А мог бы он что-то изменить?
- Это вопрос: мог бы или нет? Мы почему-то считали, что эти вопросы должны решаться там, в Москве. А надо было начинать снизу. Правда, когда Ельцин стал обстреливать из танков Верховный Совет, я пришел к коллеге: «Слушай, Николай, надо же что-то делать - это же контрреволюция, обстрел избранников народа. Надо выводить людей. Я поеду на свой завод. Я выведу сельмашевцев». Такой был порыв.
- Но вы понимаете, что на том крутом переломе партия сдалась без боя?
- Да, она сдалась. И мы на местах тоже. Я с себя ответственности не снимаю.
- Значит, партия не понимала, что происходит в жизни, не знала, что потеряла доверие. Или не так?
- Каждый из нас вроде имел связь с народом. Я, уже работая в обкоме, жил в поселке Сельмаш, среди рабочего класса. Про себя я не могу сказать, что не знал, как живет народ. Мои друзья - кто? И токари, и пекари. Я охотник, я рыбак. У меня много друзей, с которыми я провел не одну ночевку.
- Но в чем же дело? Отчего все эти дефициты? Ну ладно, не было женских сапог, но почему не было гречки? Почему Россия не могла обеспечить себя гречневой кашей?
- Наверное, я этого не ощутил. Не замечал каких-то недостатков в снабжении. Да, говорили, что в магазинах пустые полки, но они опустели уже в самом конце, в ельцинское время. А я… Я, конечно, пользовался обкомовской столовой, по магазинам не ходил, не стоял в очередях, чтобы купить мяса, хорошей колбасы. Семья моя никогда не голодала.
- Александр Михайлович, поговорим о ваших внуках. Есть ли среди них бизнесмены?
- Есть. Но не внук, а племянник мой, сын брата Валентина, Анатолий - он стал частным собственником завода «Калибр». Что они сделали? Подобрали брошенный завод, сохранили часть людей, часть оборудования, выпросили у ЧТЗ помещение - теперь там работают человек 500. Парень хорош тем, что работяга. Не пьет, не курит. Замечательный семьянин. Я попросил его свезти меня на завод. Посмотрел, что и как. Поговорил с людьми. Люди похвалили моего капиталиста Тольку. Он, конечно, живет не так, как я, будучи директором завода на свои 330 рублей. Он построил коттедж, заканчивает второй. Может сесть на самолет и улететь по делам в Англию. Он наполовину немец. Фамилия Ушков, а наполовину немец. Брат женился на нашей немке. Может быть, потому такой деловитый парень.
- Александр Михайлович, а можно ли сказать так: какой бы строй ни был, Ушковы приспособятся и будут жить?
- Думаю, да. При любом строе в человеке ценится одно - работа.
