Зуб немудрости

Заметки журналиста, оказавшегося в отделении челюстно-лицевой хирургии и на краю жизни и смерти

Вспоминать не хочется, но, наверное, надо, чтобы помочь другим, кто так же идет «моим путем».

Заболели зубы. Этого ждал, но надеялся – пронесет. Три корня остались подряд, с этим «богатством» жил уже лет десять. К стоматологу не шел – удалять. Во-первых, не болели. Во-вторых, было очень страшно – все-таки речь шла не о целых зубах, а о «пеньках». Опыт давних лет говорил – удаление корней – дело ужасное, с этим и жил до того дня, когда понял – надо идти. Точнее – бежать. Щека стала опухать и сильно.

Так пришел в стоматологию на Плеханова. Удаление заняло минуты две. Страхи мои было напрасными. Процесс удаление не был столь страшным, каким представлялся в моем сознании долгие годы.

Но процесс пошел, опухоль продвинулась под подбородок. И когда хирург этой поликлиники увидела меня снова, сразу сказала – срочно езжайте в больницу скорой помощи. В челюстно-лицевую хирургию: у вас флегмона. Слова такого раньше не слышал. А теперь узнал его, как приговор.

- Сейчас уже ничего не поделаешь, опоздали…

В течение часа ходил по врачам «скорой помощи», заполнял бумаги, отвечал на вопросы о своих болезнях и их отсутствии. Впервые в жизни сдал кровь из вены – всегда было страшно… Тут отнесся к этому событию довольно просто – на фоне того, что мне предстояло пережить, иголка в вене – мелочь.

- У вас останется большой шрам и лечение будет долгим, предупредите жену. Вы давно ели? Хорошо, потому что операция будет сегодня. Еще два-три дня и может быть летальный исход…

С такими «напутственными словами» попрощался с женой и дочкой Вероникой. Она с ужасом смотрела по сторонам. Особенно – на каталки, на которых мимо провозили людей, накрытых простынями, у них были синего цвета лица, закрытые глаза, а во рту – трубочки. Их везли из реанимации. Видимо, скоро в таком виде могу оказаться и я.

В палате было несколько человек. У всех перебинтованы головы. Медсестра показала мне кровать, сказала – готовьтесь и ждите, ушла.

Сосед протянул руку: давай знакомиться.

- Потом. Как-то резко ответил я, пока не хочу, не до этого.

Действительно, мне было не до праздных разговоров и не до знакомств.

Хотелось, чтобы все, ради чего я сейчас здесь оказался, скорее все закончилось и осталось в прошлом.

Еще пару дней назад, даже вчера была другая жизнь. Теперь главным событием должна была стать операция. Кто это пережил, поймет мое состояние. Кто нет – слава богу, что нет. И не надо.

- За тобой пришли, - как-то обыденно, сообщил мне сосед по палате.

Я увидел, что две сестры стояли у каталки.

- Раздевайтесь, документы, ценные вещи оставьте нам. Раздевайтесь полностью, до гола.

Эта тоже непривычная в нашей жизни фраза не вызвала во мне никаких эмоций – голым, так голым…

Разделся, лег, меня накрыли простыней и повезли куда-то по коридору длинному и долгому.

Оказался в операционной, меня попросили перейти с каталки - лечь на операционный стол. Потом там лежал минут десять-пятнадцать, а вокруг шла какая-то жизнь, что-то делали человека три-четыре. Я смотрел на круглую лампу над головой, ее знают все, кто никогда и не бывал в операционной. Посчитал – девять ламп в ней. Зачем посчитал – сам не знаю. Чтобы не о чем не думать.

А думалось вот о чем. Вспомнил, как умирал папа, тот день - был тоже ноябрь. Ему стало плохо, стал задыхаться, я побежал в аптеку, мама вызвала скорую, скорая реанимацию… Отец в тот вечер сказал нам просто, как информацию, которую он уже узнал сам – я сегодня умру. Вспомнил про актера Евгения Евстигнеева, как он умер, узнав подробности предстоящей ему операции.

Я понимал, что может быть, живу последние часы, мало ли что может случиться.

Кто-то подошел и связал мне ноги, Потом – закрепил левую руку. К пальцам на правой прикрепили какую-то штучку.

Женское лицо склонилось:

- Сергей Владимирович, вы проснетесь после операции в реанимации, не пугайтесь - на вас будут трубочки, так надо, поняли меня.

Я кивнул.

Еще помню: на лицо мне положили прозрачную маску, накрывшую нос и рот: давайте подышим минут пять.

После этого я помню следующее: открыл глаза, лежу в какой-то комнате, в носу и во рту чувствую трубочки, в комнате еще кто-то лежит. Значит это и есть реанимация. Значит, живой и операция закончилась.

Лицо обмотано, ртом ничего сказать не могу, только что-то промычать. Время от времени подходит сестра, проверяет на мне все трубочки, предупреждает – не вздумайте вытащить их изо рта. Не сможете дышать.

Запомнилась жуткая процедура – через нос в меня из бутылочки вливали какую-то желтоватую смесь – так меня кормили.

Сколько прошло времени, сколько я уже здесь - не знаю. Пришла врач, села рядом, сказала открыть рот и пошевелить языком, что, как смог, сделал. «Хорошо, - сказала она, - Переведем сегодня в обычную палату».

Это была первая хорошая новость. Я еще не знал, что на операционном столе пролежал три часа – столько длилась операция.

Мы не знаем, не видим лиц хирургов, тех людей, которые оказываются рядом с нами в тяжелые минуты нашей жизни. Так и я не знаю ни имени, ни лица хирурга, делавшего мне операцию.

На каталке проделан обратный путь – медленно встаю, одеваюсь, ложусь на кровать.

Какое-то время лежу молча. Соседи по палате смотрят телевизор. То, что пережил я, их мало интересует. У них были свои истории.

- Меня зовут Сергей, - говорю я соседу и стараюсь улыбнуться.

Изменилось многое – на лице появилась огромная повязка, которая кровоточит. Рот не открывается, проглотить ничего не могу. Медсестра говорит, что надо много пить и есть, но пока не смогу этого делать сам, поэтому будут ставить капельницы. На следующий день мои руки уже были в синих пятнах и поверх футболки с коротким рукавом стал одевать рубашку.

Говорить по телефону не мог – меня просто никто не понимал, написал жене смс-ку, попросил позвонить маме. Мама приехала вечером, привезла морс и протертый на блендере мясной суп – это будет основная моя еда на ближайшие две недели.

В шесть часов утра в палату появлялась медсестра и всем по списку ставила укол, потом мерили температуру – она устойчиво переходила за рубеж 37. До уровня 36 опустилась только через несколько дней после операции. В семь часов появлялась доктор Гусева, это она в реанимационной попросила пошевелить языком. Фания Гусева лечащий врач нашей палаты, в том числе и мой. Окидывая взглядом всех нас, кто-то слышал от нее долгожданное: сегодня будем выписывать. Я понимал, что до такого «диагноза» мне очень далеко. Я бы сам себя в таком состоянии не выписал.

Первые дни чистить зубы было невозможно – просто вместить зубную щетку в рот не получалось.

Никогда не думал, какой это подвиг – съесть кружку с бульоном. Было жутко, когда пробуешь проглотить воду или жидкий суп, а – не глотается. Наоборот, идет назад, начинаешь захлебываться и задыхаться. Жуткие ощущения. При этом понимаешь – есть сейчас надо. Еда становится просто – лекарством, необходимостью. Необходимостью, которую не можешь осилить.

Мне принесли соломинку – широкую в диаметре. Налил полкружки киселеобразного куриного супа, втягиваю – до рта не доходит, не получается. Втягиваю в трубочку, сколько могу, затем поднимаю конец трубочки вверх, выливаю содержимое из нее в рот. Так делаю много раз – пока кружка не опустела. Знаете, как этому обрадовался. Даже написал смс-ку близким. Они тоже этого сообщения ждали.

Подумал про медицинский полис. Эту невзрачную на вид бумажку мы ценим не всегда. Случилась беда, когда потребовалась экстренная операционная помощь и эта бумага заработала, помогла. Есть повод об этом сказать.

Вечером напротив в доме загорались огни. Их было так же много, как и в самой больнице – из окна палаты на восьмом этаже это было хорошо видно. И здесь, и там жили люди. Только здесь они были не по своей воле, а по трагическим обстоятельствам. Вряд ли те, кто годами живут рядом с больницей, задумываются над тем, о чем думал я в эти дни, оказавшись сам там. Это была параллельная жизнь, где у людей одна главная забота – скорее выйти отсюда и «переселиться» в обычный дом, свою квартиру, где жизнь, возможно, порядком надоела, но где все равно несравнимо лучше.

Ровно две недели провел я в отделение челюстно-лицевой хирургии. Еще две недели, каждый день, в том числе и в выходные, ходил на перевязку в центральную стоматологию.

Там хирург Быкова подсказала: берите деревянную прищепку и растягивайте себе рот, иначе он так и не будет открываться. Спасибо ей за этот совет. .. Потом сняли швы. Каждый день, оказавшись один, читал в слух про «ехал Грека через реку», другие детские стихи и считалки, тренировал свою речь.

Страх не пускал меня много лет в кресло хирурга в поликлинике, чтобы удалить обломки зубов. Если бы знал, что это произойдет так быстро … Если бы на три дня произошло это раньше, то скорее всего, флегмоны бы не было. И не было бы этого шрама, и тех недель, о которых, если честно, хочется забыть, как о страшном сне, но они были.

P.S. Четырехлетняя дочка, вернувшись с мамой из больницы, где остался папа на операцию, сказала: я не буду больше есть конфеты…