Слово и любовь
Субъективные и, надеюсь, доброжелательные размышления о поэтической судьбе Сергея Борисова.
Сергей Борисов. Стихотворение без заглавия. Пять строф. Первая строфа:
Для сына - ясень в излуке.
Для дочери - зыбь и лоза.
Я простираю руки
И поднимаю глаза.
Третья строфа:
Я доброты взыскую
Для кротких моих детей.
Я ведаю блажь людскую,
Что судного дня лютей.
Пятая строфа, последняя:
Я грежу без слов и гнева
Сквозь радугу и тщету…
Для сына - живое древо.
Для дочери - ветвь в цвету.
Содержание - ясно, трогательно, сердечно. Форма - лаконичная, молитвенная, закольцованная. Какие могут быть изыски-поиски, когда речь о сокровенном - о сыне и дочери?
Но есть у Борисова и другие стихи. Например, «Челябинск». В нем «запахло железо цветами и порохом судного дня», в нем «горклая изморось липла на платье и дымная гарь выедала глаза», в нем «город кичился своим азиатским лютейшим из всех небывалых имен», в нем, наконец, «слова облетели, гудки прокричали и свет поглотила блаженная мгла»…
Я не знаю, может ли вдохновлять неприязнь. В этом случае, неприязнь к своему городу. Не поэты ли, жеманно неприязненные к своему «смрадному» местожительству, сотворили Челябинску славу города, в котором даже слова покрыты окалиной и даже «гитары стальные»?
Не случайно и Владимир Леонович, автор предисловия к книге стихов Сергея Борисова «Безымянное время», сказал о поэте так: на отвалах шлака выросла роза.
Поэзия Борисова - никак не роза, не говоря о том, что в сравнениях надо оберегаться пошлости.
Речь такая: поэт и Урал. Нет, Леонович не ставит их друг против друга - нет, поэта он окружает Уралом. Поэт - в загоне, как бы в погибельном плену Урала.
А что такое Урал и, в частности, Челябинск? Это нечто рудо-ржаво-дымно-мрачно-лязгно-железное чудовище. Динозавр из железа. «Трудно этим звукам (звукам поэзии) в индустриальном уральском грохоте». То есть Урал - обиталище не поэтическое. Поэзии здесь нечем дышать. Если она и возможна, то разве что «поэзия рабочего удара» - эрзац-поэзия, созданная самими рабочими.
Куда же деваться истинному поэту, которого угораздило родиться в этом непоэтическом краю, в среде «духовного запустения», в обстановке «битого стекла и непотребной матерщины»? И как он в такой среде - роза среди железа? Из откуда пришелец?
Владимир Леонович: «От «битого стекла и непотребной матерщины» Борисов уходит и не знает иного средства, кроме ухода». Почему? А потому что «это одинокий рыцарь-классик в благородной, порою ветхой своей броне, озабоченный чистотой Поэзии».
И это все, чем озабочен поэт, - чистотой поэзии? Не испачкаться бы? Чем? Она так важна, чистота? Знать бы, что она такое и для чего потребна…
Владимир Леонович: «Немногие сейчас, разве что Белла Ахмадулина, так красиво пишут»…
Красивая поэзия? Это - достоинство? Красиво, «как Белла», - и все в порядке? Неловко это читать. Какое-то литературоневедение, озабоченное только своей чистотой.
А я не вижу в поэзии Борисова ни чистоты, ни красоты, хотя в одном охотно соглашусь с Леоновичем: «это поэзия». Да, Борисов - поэт. Это не требует доказательств. Требуется ответ на вопрос: для чего он поэт? Зачем ему стихи? Зачем он их пишет? Верно, он одинок, он от всех уходит. Он уходит от жизни, которая его окружает. Но почему? И куда? Почему у него «день нынешний и время оно разъяты мной на тьму и свет»? Почему «в загоне бытия та, что брошенней и с краю, барка, стало быть, моя»? Почему у него «для бритвы иль поцелуя - но горло оголено», почему «нервы обнажены», почему «сердце обречено»? Почему «мозг отчаяньем контужен, желчь по жилам разлита»? Почему, наконец, время у него безымянное?
А вы говорите «чистота»… А вы говорите «красота»…
Спору нет, жизнь - в Челябинске, на Урале, в России, на всем белом свете - невыносима. Если остановиться и со стороны всмотреться в то, что люди творят между собой, нельзя не отчаяться и не разувериться. Нельзя не возненавидеть это копошащееся жительство, в котором правит наглая несправедливость. Мы, простые смертные, чтобы все-таки как-то жить, отводим от всего глаза, затыкаем уши, укутываем кожу, уберегаем сердца, убаюкиваем, урезониваем разум - и копошимся, копошимся… Живем. Будто бы.
А поэт, он хотел бы, да не может приспособиться подобно нам, опрозовевшим. У него другие телескопы и микроскопы, другие антенны… Другие мембраны и объективы. Другие нервные окончания. Его глаза лишены защитных очков. Его душа - без плотных шторок. Его кожа - без покровов. Он воспринимает жизнь такой, какая она есть, - открыто, остро, жгуче, простужено, больно. Невыносимо.
И в пожизненной этой неволе
Я бряцаю колодками дней…
Не завидуй поэтовой доле -
Даром боги пекутся о ней!
И что в результате? В результате раннее подведение итогов. Так: «Вот и кончена тяжба земная». И так: «Душа по забвению тужит». И так: «И в смерти есть больная красота». И еще так: «Все чаще меня навещает недужная дума о смерти».
Сошлюсь на Марину Цветаеву:
Отказываюсь - быть.
В бедламе нелюдей.
Отказываюсь - жить
С волками площадей.
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один - отказ.
Такие строки можно найти у всех, кого ни возьми, великих поэтов. А величие их - в величии сердца, которое принимало и вмещало всю боль земную, а не в том, что «красиво» складывались строка к строке.
Значит - что? Сергей Борисов - «вестник плача», как он сам о себе сказал? Проповедник смерти? Да, вроде того. Стал поэтом, чтобы поплакать? И ни к чему другому Муза его не призвала? Да, да… И все-таки - не так категорично.
Желать смерти - неестественно. Уродливо. Противно. Неприлично. Позерно. Родиться и по своей воле - умереть? А - смысл? Дальше-то ничего. Если бы где-то что-то было бы еще… Если бы можно было бы вернуться назад. Но ведь ничего не будет, сколько бы тысячелетий ни прошло. Куда торопиться-то? Ведь тут, на планете Земля, что-то есть, что-то происходит, пусть и не так, как хочется, тут есть краски и звуки, голубое небо и зеленая трава, речь и музыка… И глаза, мокрые от слез, и ладонь на талии, и запрокинутая в поцелуе голова... Наконец, здесь я сам, счастливчик, которого случай - один из миллионов - вытащил из мертвого небытия - жить. И - что? Туда, в ничего?
Поэту хочется умереть потому, что ему очень хочется жить. Такое капризное противоречие. И когда оседает горечь отчаяния, он говорит то, что истинно:
Но и подобный, будь благословен,
Земной удел, единственный навек!
Принять мир таким, какой он есть? Как будто так. Поэт готов смириться с тем, что он застал на земле, но на то у него своя причина:
И телом омрачился бы и оком,
И тьму принял, цветущую багрово,
Когда б не благо, коим ненароком
Я наделен, и благо это - слово.
Он благодарит судьбу за дар слова. Дар, полученный, ненароком…
Дар есть. А как им распорядиться, зависит от поэта? Что сказать. О чем сказать. Как сказать. Что хочет, то и скажет? Я не думаю, что поэт - хозяин своего дара. Мол, в один прекрасный день он подумал-подумал и решил сказать то, чего прежде не говорил. Не о том, как падают осенние листья, а об уходящей деревне. Или поднатужился поэт и сказал о чем-то не «элегически тонко», а во всю глотку.
Нет никакой вины поэта в том, что он - Такой. И дело не в том, что Борисов, если бы захотел или если бы последовал чьему-то совету, мог стать и быть другим. Как раз хорошо, что Борисов есть Борисов. То есть равен себе. Иным и это не удается. Как ни трудно, но Борисов готов «дышать отравленным глаголом и все же быть самим собой».
И все-таки знать бы, как выстраивается иерархия поэтов по масштабам, так сказать, дарования. Поэт для узкого круга? Почему бы и нет? Круг шире? Это лучше? Поэт народный - превыше всего?
В своей поэзии Борисов часто ссылается на судьбу. Так вот, в его судьбе многое объясняет бегство от «сюжетов ежедневности». Кажется, он и сам сожалеет о таком бегстве.
Задолжал поэт народу.
Потому и осужден,
аки тать, на хлеб и воду
с незапамятных времен.
А народ - что? Он каков? А он таков:
И народ слезу на студень
Цедит, пьян и бестолков,
ибо сроду неподсуден
и свободен от долгов.
Владимир Леонович согласен, что Борисову не удалось «восславить громкий труд», но «уважение к людям труда, понимание их жизни и их нужд сквозит в его стихах». А мне слышатся нотки высокомерия. Народ не понимает? И не нужно. Если поэт - «одинокий рыцарь-классик», зачем ему народ? И зачем ему «сюжеты ежедневности», если он устремлен к вечному и на вечное уповает?
Конечно, творить «нетленку» прекрасно. Но вечное создается не из вечного, не из перепевов увенчанных вечностью предшественников, не из перекличек с ними. Истинное предназначение поэта, как я думаю, в том, чтобы увековечивать как раз злобу дня, сюжеты ежедневности, прозу жизни - то, чему поэт свидетель, в чем он «погряз» по горло и чем проникнута, переполнена его душа. Это создает его масштаб.
Сергеем Борисовым сказано: «Боже, яви мне слово и подари любовь». Именно так. Да, слово. Но и - любовь.
