Сердце остановилось…

Его сердце остановилось чуть позже, чем закончилась жизнь.

Петр Иванович сидел, как обычно, в торце длинного стола, а я - рядом, спиной к окнам.

А за высокими окнами, на улице Цвиллинга, у противоположного тротуара, будет стоять черный «Мерседес». Всего лишь через год… Даже меньше…

Мы сидели в огромном и высоком кабинете губернатора. Где-то внизу - люди, на тротуарах, в автомобилях, маршрутках, в трамваях… Кабинет губернатора от них так высоко поднят и так далеко удален, что и помыслить нельзя, чтобы оказаться в нем. Впрочем, люди и не думают об этом. Они погружены в свои тривиальные дела.

А меня с Суминым связывала очень тонкая ниточка взаимного уважения. Пути наши пересекались редко, но при встрече каждый раз он давал мне понять о своей предрасположенности. Но когда я говорил ему о взаимном уважении, он всегда недоверчиво усмехался. Дескать, эти слова - так, для приличия. Догадываюсь, что Петр Иванович глубоко страдал от того, что люди так бесцеремонно безнадежно негативны к власти. И еще мне кажется, он, как ни странно, оценивал себя ниже, чем действительно стоил.

Петр Иванович Сумин мне интересен как человек «из народа», поднявшийся очень высоко. Когда я написал про Санарский бор, он позвонил мне и минут десять вспоминал, как они с отцом в том бору гнали деготь, выжигали уголь и даже что-то плавили в печах. Что происходит с человеком «из бора», когда он научился ходить по бесшумным ковровым дорожкам власти? Наверное, всяко происходит. И так, и сяк. А в случае с Суминым, я думаю, они - народ и лидер - все-таки не потеряли друг друга.

Сам Сумин не скрывал, что знал цену и кабинетам, и словесным почитаниям, и нескончаемым юбилейным подаркам. Нельзя было определить, сколько - ему и сколько - его креслу? В одном он не сомневался: уйдет - и вся мишура шелухой осыплется…

Не раз наши разговоры заканчивались моей просьбой о встрече для газеты - поговорить «про жизнь». «Надо подумать», - отвечал мне Петр Иванович. Только и всего. А жаль.

Я думаю, у Сумина не было карьерного зуда. Из своей Верхней Санарки он приехал в Челябинск, чтобы всего лишь стать металлургом и работать на заводе. Амбиции его не беспокоили. Его не будоражило нетерпение - ощутить себя начальником. Однажды, перед какими-то выборами, он открыл мне свою «философию». Она сводилась к одному: будь что будет. Точнее, что бы ни было, у него всегда «в запасе» своя профессия и свой завод. «Не выберут в районе, вернусь на завод». А его выбирали. «Не выберут в городе, вернусь на завод». А его выбирали. «Не выберут в области, вернусь на завод». А его - выбирали. Были ли выборы, которые он проиграл? На моей памяти - не было. Народ каждый раз узнавал «своего». Тем более что он всегда твердил: из Челябинска - не уеду.

Теперь, когда Сумина не стало, все сразу прояснилось - и его доброта, и его мудрость, и его сердце.

Его сердце остановилось чуть позже, чем закончилась жизнь.

И вот, всего лишь через год, даже меньше, - БТР останавливается у здания администрации, напротив окон на третьем этаже, гроб снимают с лафета гаубицы и укладывают в черный «Мерседес»… Это - все. Только ощущение потери. Будто время рухнуло. И обнажилось зияние…